Она появилась из темноты, покрытая снегом и инеем, словно снеговик. Ее мутные глаза двигались из стороны в сторону, рассматривая всех, кто собрался в бане, а пальцы сжимались и разжимались. Кумоха остановилась и прошипела:
— Плохо встречаете… Ой, плохо… А я ведь предупреждала…
Снег начал таять и Танькина внешность, обезображенная злобным подселенцем предстала перед нами во всей своей красе. Кумоха разрушала тело продавщицы и мне стало жаль глупую Таньку, из-за которой все это и приключилось. Ее лицо посинело, вены вздулись, а кое-где кожа даже начинала лопаться.
— А ну пошла отселяя, паскуда нечесаная! — вдруг раздался пьяный голос Евпатия Гурьевича. — Ишь, ты! Приперлась права свои качать!
Мы медленно обернулись и ахнули. Домовой стоял прямо позади нас, покачиваясь и грозно хмуря брови. Стиральная доска свалилась, и теперь его волосатое брюшко, похожее на холодец, тряслось от каждого движения.
— Изыди, дрянь! — он швырнул в Кумоху табурет, но та подняла руку и он полетел обратно в домового. Табурет отскочил ото лба героического Евпатия Гурьевича, и тихонечко застонав, он рухнул на пол.
— Против меня идти удумали?! Остановить меня хотите?! — оскалилась лихоманка, надвигаясь на нас. — Прощайтесь с жизнью! Надоели вы мне!
Мы уже приготовились к страшной бойне, потому что волки тоже двинулись на нее. Но тут в дверях появился сначала один силуэт, потом второй и третий. Я изумленно застыла, моментально позабыв о Кумохе, которая уже была пару метрах от нас. Не может быть…
Но оно могло, и было.
— А ну-ка, замри, зараза! — рявкнул знакомый хрипловатый голос. — Ты посмотри на нее! Раздухарилась!
Кумоха замерла, а потом медленно повернула голову назад. В ее глазах вспыхнула злость.
— Братья… явились все-таки…
— А ты как здесь, болезная? — Морок протянул руку и схватил ее за шиворот. Кумоха задергалась, засучила ногами, но разве она могла противостоять ему?
— Пусти! Иначе я это тело уничтожу! — визгливо выкрикнула лихоманка, колотя себя по бедрам. — Прямо сейчас раздавлю ее внутри будто вшу!
— Ты мне еще условия будешь ставить?! — Морок так сильно встряхнул Кумоху, что у нее клацнули зубы. Он швырнул ее Переплуту и сказал: — Достань-ка ее. Надоела.
Переплут сжал пальцы вокруг шеи лихоманки и поднес вторую руку к ее лицу.
Кумоха завизжала, задергалась, но все было бесполезно. А через секунду из Танькиных ноздрей показалась темная субстанция и темной лентой взмыла вверх.
— Куда?! — Мороз поднял свой посох и лихоманку засосало в кристалл. сверкающий на его навершии. — Разогналась, проклятая!
Пеереплут положил тело Таньки на лавку, и я присела рядом. Пощупала пульс, приподняла веки, после чего легонько похлопала ее по щекам.
— Эй! Таня, очнись! Ты меня слышишь?
— Все с ней хорошо будет, — услышала я голос Морока. — После Кумохиного соседства ей пару дней нужно, чтобы в себя прийти.
— Видали?! Видали?! Вот как ее, гадину черную отоварил!
Все удивленно обернулись и увидели домового, который уже стоял на своих двоих. У него на лбу блестела сизая шишка, но похоже Евлампий Гурьевич совершенно не замечал такой мелочи. Он несколько раз моргнул, глядя на трех братьев, а потом встряхнул головой.
— Неужто явились? Вот так дел-а-а-а-а… Подзадержались вы, помощнички! Все самому делать пришлось! Но Гурьевич сильный! Со всем справился! А почему? Да потому что за ним слава его предков, которые с лихоманками боролись! Табуретом окаянную зашиб! О, как!
— Да уж… Опоздали мы, — кивнул Мороз. — Если бы не ты, Гурьевич, беда бы случилась.
— Ладно, ладно… — гордо подбоченился домовой. — Не люблю я похвалу. Геройские дела да подвиги должны со скромностию рука об руку идтить.
— Уймись ты уже, герой! — не выдержала Яга. — Пока ты на полу после табурета отдыхал, братья-то Кумоху и одолели.
И тут раздался голос Морока:
— А я вот жду, когда мне объяснят, что здесь волки делают? Помниться они должны в лесу сидеть и носа из него не высовывать. Или я что-то позабыл?
— Не мы обещали, а предки наши, — огрызнулся Вячик.
— А вам уже клятва предков не закон? — Морок нахмурил брови. — Так что ли?
— Мы зла не творим, — набычился Тверд. — И в лесу больше сидеть не станем!
Намечались грандиозные разборки, но им помешал Мороз. Он несколько раз ударил посохом об пол, а потом раздраженно воскликнул:
— Да что ж такое?! Не слушается вьюга меня!
— И сейчас не слушается? — удивился Переплут.
— И сейчас! — Мороз направил посох на открытую дверь. — Тьфу ты черт! Что в этой деревне творится?!
— Может, вы чего знаете? — Переплут, прищурившись посмотрел на сказочных существ. — Ась?
— А чего мы знаем? Ничего не знаем… — домовой схватился за стиральную доску. — У меня вообще башка болит. Осмелился больно много. Лечиться надобно.
— Я ни сном, ни духом! — банник покраснел, а потом исчез в печи. Только красные пятки сверкнули.
— Что вы говорите? — полевик скривился, подсовывая ухо. — Не слышу-у! Глух стал к старости! Чево? Чево?
— Сейчас в ухо дам, сразу услышишь! — Морок поднес к его носу крепкий кулак. — Ну? Излечился?
— Излечился свет-батюшка! — полевик быстро закивал. — Чудеса! Чудеса и только! Побегу расскажу, что радость в мой дом возвернулась!
— Сели все! — рявкнул Мороз, и стены бани моментально сковало льдом. — Хватит шутки шутить! Рассказывайте, что здесь творится!
39
— Не знаем мы, что творится-то! — выступила вперед Яга. — Клянусь, батюшка! Дык, вроде все закончилось… Рубаха на месте, проныры, что в Навь попали наказаны, Кумоха зла натворить не успела… Что ж еще?
— Посох мой не работает! Я вьюге уже не хозяин! — рявкнул Мороз. — Если неправду мне говорите… пеняйте на себя!
— А может дело в переходе, который в доме кузнеца? — кикимора выглянула из-под лавки. — Кто знает…
— Так закрыт он! — воскликнул Евпатий Гурьевич и с гордостью посмотрел на нас. — Девки наши поспособствовали.
— Проверить бы… — кикимора подергала носом. — Сказка это дело такое…
— Вот и пойдем. — Морок обвел нас хмурым взглядом. — Все вместе. Ибо веры вам нет. Натворили дел, значит, отвечать всем придется.
— Доставайте своего краснопятого, — приказал Переплут. — Да побыстрее.
— Он-то здесь причем? — охнул водяной. — Банник ни слухом, ни духом!
— Я сказал, доставайте… — угрожающе протянул Переплут. — Слушать нечего не желаю.
Лукьян Степанович тяжело вздохнул и подошел к печи, в которую нырнул банник.
— Эй! Родион Феофанович! Просят вас показаться!
— Не желаю! — раздался глухой голос. — Чево мне по улицам морозным бродить, когда можно в теплой печи париться? Нет. Не пойду. И не уговаривайте.
— Хорошо, — добродушно сказал Переплут, а потом взял кочергу и взвесил ее в руке. — Сейчас печь расколочу, париться негде будет. А потом и баню спалю.