— Мне все равно, что вы сделали. Никто не заслуживает того, чтобы очутиться на вашем месте.
Ее прямота вместо обычной завуалированной жалости и мягкий, певучий островной акцент произвели неожиданный эффект, и Нина расплакалась.
— Ох, милочка… — Синтия принялась утирать бегущие по ее щекам слезы.
Нина никак не могла успокоиться.
— Я поступила с ней жестоко, — наконец с трудом сказала она.
— Если хотите, можете мне все рассказать. Вам станет легче на душе.
Нина хотела отрицательно покачать головой, но не смогла. Она не смогла даже опустить голову вниз. Шейные мышцы, казалось, одеревенели. В последние дни горло словно стягивал аркан, и это совсем не напоминало узелок платка, которым ее в детстве повязывала бабушка. Болезнь прогрессировала.
— Ничего уже не исправить. Слишком поздно.
Синтия утирала ей слезы.
— Никогда не бывает слишком поздно. Мой отец говорит: «Если кажется, что положение безнадежно и ничего поделать нельзя, подумай, и решение найдется».
— Прошу вас, Синтия! Не надо убивать меня добротой!
Медсестра засмеялась. Как по волшебству напряжение шейных мышц немного спало, но Нина решила не говорить Синтии, что ей стало лучше. А то она станет сыпать мудрыми изречениями отца.
Когда в конце сентября репетиции возобновились, Нина и Вера не сказали друг другу ни слова. Случайно встречая бывшую подругу в театре, Вера с виноватым видом отворачивалась. Нина не считала себя ни в чем повинной. Она не понимала, почему Вера утаивала от нее болезнь матери. Ее скрытность всегда удивляла Нину. С самой первой встречи два года назад в маленькой гримерной она чувствовала в подруге нечто тщательно скрываемое от посторонних. Чем Вера занимается в свободное время сейчас, когда уже не ходит на свидания к Гершу и не играет в карты с Мадам? Сидит одна в коммуналке или наведывается к Нининой маме, когда бывшей подруги нет дома?
Нина избегала общества Полины. Только случайно встретившись в коридорах Большого театра, они обменивались парой фраз. Сыпь покрывала Полинины щеки, на шее — крапивница, на скулах — синеватые пятна. Должно быть, ее по-прежнему заставляют доносить на друзей, и она ужасно нервничает из-за этого. Вот только что она может узнать компрометирующего? Нина, хотя и была уверена, что не совершила ничего предосудительного, старалась держаться от Полины подальше. И при этом жалела бывшую подругу. Какая худая и нервная она стала!
Мама умерла в начале октября. Нина сидела у постели больной, прислушиваясь к ее дыханию и сердцебиению. И вдруг наступила тишина. Страшный груз, довлевший над ней, словно упал. И тут Нина услышала стук сердца. Неужели… Нет, она ошиблась. Это ее собственное сердце. Все кончено… Только гораздо позже Нина поняла, как ей повезло. Мама мирно скончалась, а сколько женщин умерло от болезней и голода, погибло во время войны или в концлагерях.
Похороны состоялись на маленьком кладбище неподалеку от дома. На небе не было ни облачка. Нина и Вера по-прежнему не разговаривали, но теперь, когда обе потеряли близкого человека, эта игра в молчанку казалась Нине глупой. Она обрадовалась, увидев, что, когда все отошли от опущенного в яму гроба, на крышке которого лежали цветы львиного зева, Вера замедлила шаг.
Нина приостановилась, Виктор и другие прошли вперед. Наконец Вера поравнялась с ней.
— Мне так жаль, что она умерла, — сказала Вера. — Я любила твою маму.
— Я знаю.
Она помнила мягкий голос матери, когда та отвечала на Нинин стук в дверь: «Да… да… да…» Помнила тихое шарканье маминых тапочек, которая спешила отпереть ей дверь.
— Если бы не твоя мама, я бы никогда не занялась балетом.
Нина кивнула. Она хорошо помнила вступительный экзамен в хореографическое училище.
— На днях я вспоминала, как мама вела нас в школу, словно утка двух маленьких утят. А еще я помню, как мы входили во вращающуюся дверь «Метрополя».
Вера кивнула.
— Помню. Мы вошли в одну дверь, а вышли в два разных мира. По крайней мере, для меня.
В тот день арестовали ее родителей, а потом переезд в Ленинград, Кировка…
— Думаю, тем швейцарам понравилась мама, — сказала Нина. — Иначе они ни за что не впустили бы нас. Она была такой симпатичной!
Ей хотелось улыбнуться, засмеяться, снова услышать мягкий мамин голос: «Да… да… да…»
В Вериных глазах была грусть.
— Я знаю, что должна была сразу рассказать тебе о ее болезни. Но ты должна понять…
Ее голос замер. Вера отвела глаза.
— Понять что?
— Ну… так…
Вера опустила голову.
— Что «так»?