— Почему ты так со мной обошлась, Нина?
— Как я могла рожать, когда вокруг происходят такие ужасы? — прошептала она.
Нина не собиралась этого говорить и даже не вполне осознавала, что думает об этом.
Виктор подался вперед, словно желая лучше ее рассмотреть.
— О чем ты?
Она жила в мире, в котором любимого могут однажды ночью забрать и больше никто о нем ничего не услышит. Здесь человека могут постоянно травить, и он даже не сможет жениться по любви. У него заберут самоуважение и любимую работу.
— Герш… — коротко ответила Нина.
Виктор тяжело вздохнул.
— Это временная мера… Перегибы случаются. Лес рубят — щепки летят. Ты ведь знаешь, так все говорят. Все изменится, когда мы одержим победу.
— Как ты можешь сравнивать Герша со щепкой? А Вера? Как можно повторять такую гадость?
— Я не сравниваю их со щепками. Я просто хочу сказать, что…
— Перестань! — Нина сама удивилась силе собственной убежденности. — Я не представляю, как ты можешь со всем этим мириться?!
Страшные вещи происходят вокруг. Только озвучив свои затаенные мысли, Нина осознала, насколько она напугана и сбита с толку. Люди помалкивают о творимом вокруг произволе, но от этого он не становится менее ужасным.
Скрипнула, открываясь, фанерная дверь. Мадам уставилась на сына и невестку.
— Почему вы кричите? Это так вульгарно!
— Все в порядке, мама, — устало сказал Виктор.
Нине хотелось заорать от возмущения. Если бы Мадам не рассказала сыну об аборте, они бы сейчас не ссорились. Все из-за нее. Свекровь сделает что угодно, лишь бы избавиться от нее. «Ты не Лилия…» Она приказала бедной Дарье не готовить пищу для мамы. Показав Нине янтарные драгоценности, она испортила приготовленный Виктором сюрприз.
Вспомнив о драгоценностях, Нина подумала: «Наверное, Виктор хотел подарить их мне после рождения ребенка».
— Вы хуже армян, — покачав головой, проворчала Мадам и вернулась в свою комнату.
Металлическая коробочка, в которой Нина носила свой носовой платок, лежала на столе. Поддавшись порыву, она схватила ее и запустила в дверь, но промахнулась, и коробочка, ударившись о стену, со звоном упала на пол.
— Прекрати, — устало сказал Виктор.
Он встал, подошел к кровати и тяжело опустился на нее.
Нина снова накинула на плечи пальто.
— Куда ты идешь?
— На работу.
— Ты только что пришла оттуда. Сегодня вечером ты даже не танцуешь.
— Мне надо упражняться.
Ей надо было срочно убраться отсюда, подальше от Виктора, подальше от Мадам. Муж не пытался ее остановить. Нина ушла, а он так и остался сидеть на кровати — ссутулившись и обхватив руками голову.
Нина решила репетировать. Свою злость она преобразует в созидание — прыжки, приседания, повороты. Больше она ничего не знает, ничего не умеет.
Вот и Большой театр. Нинины руки нервно дрожали. До начала представления было еще два часа, но коридоры театра уже кишели суетящимися костюмершами и балеринами. Нина намеривалась пойти в гримерную переодеться, а оттуда в студию, которая по вечерам обычно пустует. Но вместо этого она прошла мимо своей комнаты, поднялась по лестнице и, пройдя по коридору, остановилась перед дверью своей прежней гримерки.
«Вера наверняка заходила к Мадам в мое отсутствие. Она рассказала свекрови об аборте, чтобы настроить ее против меня».
Нина громко забарабанила по двери.
Никто не ответил. Возможно, Вера сегодня не танцует. Нине хотелось накричать на нее, оставить оскорбительную записку, сломать что-нибудь, сделать что угодно, лишь бы избавиться от этого мерзкого чувства. Она с такой силой дернула ручку двери, что та ударилась о стену.
На уровне ее глаз оказались обтянутые шелковыми чулками ноги.
Подняв глаза, Нина увидела длинную худую фигуру, которая висела подобно свиной туше на мясницком крюке. Шея неестественно вывернута. На Полине были трико и колготы. Под ней лежал опрокинутый старый табурет.
Голос вернулся к Нине вместе со способностью двигаться. Она завизжала и бросилась в вестибюль с криками о помощи.
Прошло не меньше часа, прежде чем она по-настоящему осознала, что Полина мертва. Сделав из шерстяного шарфа удавку, она покончила жизнь самоубийством.
С неделю по коридорам перешептывались.
«Брошена, словно старая тряпка…» Но как она могла покончить с собой? Полина не такой человек. Самоубийство вообще поступок антисоветский. «Знаешь, у Полины не было желания жить…» Но почему здесь, в Большом театре? «Она думала, что Вера и есть та разлучница, что встала между ней и любимым».