В письме звучала явная грусть. Будущее казалось автору таким неопределенным. Ельсин мог написать его в случае, если произошло что-то плохое: например, арестовали его друга Герштейна. Не этим ли событием навеяно его последнее стихотворение? «Под гнетом жестокого ветра, ломаясь, трещит фундук, и плачет сосна, прогибаясь, и тучи нависли вокруг».
Григорий вдруг понял, что сидит, с силой обхватив голову руками, словно это могло помочь ему думать. Письмо подписано: «Твой навеки». Мог ли Герштейн, имея жену и любовницу, подписаться таким образом? Мог. Люди не всегда пишут правду, особенно желая с кем-то помириться.
«Жаль, что смола испачкала твою юбку». Чью юбку? А если там была не одна женщина, а две? Или две пары? Те, кто изображен на дачной фотографии. А еще их должен был кто-то снимать. «Ради таких дней стоит жить».
«Стоп! — приказал себе Григорий. — Вспомни, что сказала Дрю. Не делай поспешных выводов».
Бесспорным было то, что письмо написано влюбленным мужчиной. Если допустить, что писал Герштайн, становится ясным скорбный тон письма. Он любил одну, а женился на другой. В этом что-то есть…
А если письма отправлялись из тюрьмы? Это может объяснить меланхолические сожаления автора.
Наш дорогой В. предложил подвезти тебя. Как хорошо, что у нас есть такой друг! Только бы погода не подкачала! В противном случае не надо. Не забудь захватить с собой паспорт. В моих ушах все время звучит песня о муже, который скучает по своей жене подобно берегу, скучающему по волне. Как я соскучился!
«Наш дорогой В. предложил подвезти тебя». Григорий никогда особо не ломал голову над тем, кем может быть «дорогой В.». Слишком многие имена начинаются с этой буквы. Теперь же его осенило: а что, если «В.» — это Виктор Ельсин? А еще было таинственное предложение: «Не забудь захватить с собой паспорт». Странное замечание для времени, когда никто не выходил из дома без документов. Паспорт был столь же необходим, как кошелек. Зачем особо подчеркивать это в письме? А если это что-то вроде шифра? В этом случае и невинное «Только бы погода не подкачала! В противном случае не надо» могло иметь тайный смысл.
Голова болела. Григорий зажмурился.
Обе возможности имели смысл теперь, когда в дело вмешалась Дрю и выплыл Герштейн. Тон письма вполне мог принадлежать мужчине, отбывающему срок в тюрьме. Вот только стихи написаны Ельсиным. В этом не было ни малейшего сомнения.
Странная мысль пришла Григорию в голову. А что, если Виктор Ельсин прочел письма и позаимствовал образы из них?
Нет, невозможно. Он был поэтом, а не мелким плагиатором, ворующим чужие идеи из чужих писем.
Но ведь и в письмах, и в стихах — одни и те же образы. Или не совсем те? Только похожие?
На основе этой схожести он написал реферат, получивший оценку «А». Можно ли предположить, что Ельсин украл стихи у Герштейна? Маловероятно. Два последних стихотворения Виктора Ельсина отличаются от предыдущих, но не настолько, чтобы можно было заподозрить их автора в плагиате. Да и зачем ему было это делать?
А если это произошло подсознательно? Он мог прочесть письма, когда помогал переправить их из тюрьмы. Герштейн ведь был его самым близким другом…
Возможно, он вообще не читал письма, а просто отдыхал вместе с Ниной Ревской, ее подругой и Герштейном. Две пары… дача… речка… сосна, под которой они прятались…
Григорий прикусил губу. Глубоко вздохнув, он постарался успокоиться, но не смог и снова уставился на фотографии, которые вернула ему сегодня Дрю. Мысленно он заново переписывал историю своего рождения. Он не был похож ни на кого на этих фотографиях — ни на Герштейна, ни на Ельсина, ни на Ревскую, ни даже на ее подругу. На его подбородке ямочка, как у Виктора Ельсина, а глаза как две капли воды похожи на глаза Герштейна. В контурах его рта просматривалось что-то от Веры Бородиной. А еще у Григория Солодина были высокие скулы, как у молодой Нины Ревской.
Он чуть было не рассмеялся. Четыре родителя вместо двух. А если добавить Катю и Федора, то будет шесть. Эти последние и были его настоящими родителями. Ему до сих пор их не хватало. В конце концов, прошлое — это всего лишь прошлое. Значение имеет только настоящее. Дрю!