Дрю не могла забыть неприятное чувство постепенного отдаления, которое испытала по отношению к Эрику. Она даже помнила момент, когда поняла, что назад дороги нет. Все началось с того, что она нашла себе первую по-настоящему хорошую, высокооплачиваемую работу в дизайнерском отделе национальной страховой компании. Дрю стала помощником человека, ведавшего экспертизой и покупкой произведений искусства для оформления многочисленных филиалов. Роджер был пожилым джентльменом, вежливым, милым, возможно геем, хотя по его настоянию они никогда не обсуждали свою личную жизнь. Дрю пришлась ему по душе, и Роджер брал ее с собой в бесконечные поездки и командировки. Помимо работы с торговцами антиквариатом на Одиннадцатой улице и участия в аукционах, проводимых в других городах США, они летали в Лондон, Афины, Париж, Боливию, Турцию и Марокко. На дворе стоял 1996 год, и компания не стесняла их в средствах. Дрю чувствовала себя смелой девочкой, которая не боится ходить одна по шумным восточным базарам, где человеческая речь сливается в ничего не значащую для ее уха музыку. Она торговалась, использую язык жестов, азы французского языка, который изучала в колледже, фразы на греческом из путеводителя и испанские слова, почерпнутые из детской телепередачи «Улица сезам». Все это ей очень нравилось. Дрю гордилась своими достижениями.
Однажды она взяла Эрика с собой в Лондон. После двух напряженных дней работы ее ждал длинный уик-энд с мужем. Утром они отправились на станцию метро, желая погулять в Блумзбери, районе в центральной части Лондона, где находятся Британский музей и Лондонский университет. Только они с Эриком оказались на платформе, как двери поезда открылись.
— Это наш! — сказала Дрю и быстро шагнула в вагон.
Эрик помедлил.
— Ты уверена? — спросил он.
Двери закрылись.
Дрю через стекло выкрикнула Эрику название станции, где будет его ждать. Поезд тронулся, и тут до молодой женщины дошло, что случилось нечто непоправимое…
Отогнав неприятные воспоминания, Дрю обнаружила, что сидит на диване рядом со Стефаном. Впереди — огромный телевизионный экран.
— Я поискала в наших архивах, — говорила тем временем репортерша, — и не нашла ваших снимков в янтарном браслете и серьгах. Впрочем, я обнаружила много других интересных фотографий. Вот, к примеру, сделанный мною снимок вас и Джеки Онассис.
Нина Ревская никак не отреагировала на эти слова, и репортерша продолжила:
— Мне бы хотелось увидеть вашу фотографию в этих замечательных янтарных серьгах.
— Они мне не шли.
— Что, янтарь плохо смотрелся на вас?
— Для больших бусин необходимо широкое лицо… и продолговатое. В противном случае они утяжеляют. Нет, эти украшения не для меня.
Зима. Холодное серое утро. Бесконечный сумрак.
Иногда в Большом театре экономили и не отапливали помещение даже днем. Тогда Нина репетировала в шерстяных чулках и длинном вязаном свитере. Из-за теплой одежды ее бедра казались толстыми. Перед представлением она грела ноги в горячей воде. Виктор больше не давал о себе знать, и Нина с нетерпением ждала, когда он объявится. Ногти ее выкрашены в перламутровый цвет. Еще не до конца изношенные туфли подбиты. Ей даже посчастливилось найти в комиссионном магазине красивое вискозное платье.
Сидя в маленькой гримерной, Нина царапала рашпилем подошвы балетных туфель. Теперь она не поскользнется. Каждый раз, проводя напильником по коже, девушка повторяла про себя: «Не думай о Викторе». Надо сосредоточиться, приготовиться к выступлению. Сегодня «Спящая красавица». Она танцует партию Феи Сирени.
За соседним туалетным столиком Полина наклеивала накладные ресницы. В этот вечер она танцует партию Феи Бриллиантов.
— Я влюблена.
— В Аркадия Ловния? — с недоверием спросила Нина.
Такое случалось довольно часто. Балерины стремились завести «друзей» среди высшего партийного руководства. Это надежный способ сделать карьеру независимо от собственного таланта. Не то чтобы Полине его недоставало, скорее у нее отсутствовало некое неосознанное качество, которое нельзя выработать балетными классами и репетициями. У настоящей примы должен гореть в душе огонь. Полине не хватало веры в себя. Она была хорошо вымуштрована, но ее танцу недоставало естественности. Длинные сильные ноги… Полина танцевала мускулами, а не сердцем.
— Нет, не в Аркадия, — прошептала Полина. — Он просто друг.
Ее глаза были широко открыты. Только одна накладная ресница наклеена, поэтому другой глаз казался меньшим, чем на самом деле. Полина уже нанесла макияж, и ее лицо алело неестественным румянцем.