Он слишком многого хотел от жизни. Даже снизив планку своих требований, Григорий продолжал втайне надеяться на чудо. Даже избавившись от янтарного кулона, он не почувствовал облегчения. Из всех материальных «улик», находившихся у него, кулон был единственным, что Григорий показывал Нине Ревской, понадеявшись на его значимость. Письма тоже когда-то, много лет назад, казались весомыми доказательствами… но это было давно…
«Прохладное очарование веток ели. Иногда я думаю, что в ней заключен смысл жизни. Ради таких дней стоит жить».
Григорий подошел к высокому книжному шкафу, занимавшему почти всю стену его кабинета. Одна из полок была отведена под книги, написанные самим Солодиным. Автор мысленно называл ее «полка Ельсина». Григорий взял из шкафа тоненькую книжку в твердом переплете «Избранные стихотворения Виктора Ельсина. Двуязычное издание». Меньшим шрифтом значилось: «Перевод и предисловие Григория Солодина». В отличие от своей докторской диссертации «Три советских поэта. Сравнительный анализ», он до сих пор гордился этой книгой. Антологию «Социалистический реализм» Григорий тоже не любил — из-за юридических рогаток, которые пришлось преодолеть, чтобы заполучить право перепечатать различные произведения. Работая над диссертацией и антологией, он отводил душу, переводя поэзию Виктора Ельсина. Собрание его стихотворений разошлось всего лишь в количестве пятисот экземпляров.
Поздравительные отзывы на свои переводы Григорий хранил в отдельной папке в стальном шкафчике. Поздравления присылали не столько его коллеги, сколько поэты. Один писал, что его работа «воспроизводит голос Ельсина так, словно тот творил на английском языке». Другой в литературоведческом журнале превозносил его «приверженность как формальному содержанию поэзии Виктора Ельсина, так и богатству ее фразеологии». Даже Золтан, который школьником изучал в послевоенной, оккупированной советскими войсками Венгрии русский язык, сказал, что у Григория «поэтический слух».
При жизни Виктор Ельсин был признанным, но отнюдь не выдающимся поэтом. Простота его поэзии сделала Ельсина популярным в народной среде и среди чиновников от литературы, действующих в соответствии с решениями партии и правительства. Его ранняя поэзия живописует сельские пейзажи и крестьянский труд, искрится народным юмором и полна просторечий, но в то же время ни на йоту не отклоняется от официальных требований к проблематике социалистического реализма. Его токари и доярки неизменно веселы и красивы. Оставаясь в рамках дозволенного, Виктор Ельсин максимально возможно развил свой талант. Выбирая стихотворения для перевода, Григорий вынужден был забраковать множество конъюнктурных стихов. Среди оставшихся, впрочем, попадались маленькие шедевры. «Деревья бросают лоскутные тени на мягкий из хвои ковер…»
Иногда титанический труд Григория приносил свои плоды: маленькие открытия, признание в узкой академической среде. Его юношеское хобби переросло в призвание всей жизни, и, оглядываясь назад, профессор Солодин все чаще задавал себе вопрос: «На что я потратил пятьдесят лет жизни?» В конце концов, не только на написание длиннейших рекомендательных писем всем этим Кортни, Хезерам и Брайенам лишь для того, чтобы оболтусы отправились в страны Средиземноморья валяться на пляже и участвовать в пивных вечеринках. Таково сейчас высшее образование в Америке.
В дверь постучали. «Должно быть, Карла. Хочет сказать что-нибудь колкое по поводу табачного дыма». Григорий поставил книгу на место, подошел к двери и осторожно приоткрыл ее.
— О-о, доброе утро, Золтан! Заходи.
Венгр вошел, как всегда, немного сутулясь. Должно быть, это из-за неправильно сросшихся костей сломанного плеча. А может, причиной всему грязные полиэтиленовые пакеты, набитые бумагами и записными книжками.
— Вчера, перечитывая свои дневники, я наткнулся на одно место, представляющее для тебя определенный интерес. Твоя балерина рассказала мне кое-что о своем муже.
В разговорах с Григорием Золтан часто именовал Нину Ревскую «твоя балерина».