Когда на Мадам находило болтливое настроение, она вспоминала о своем детстве, кухарке, горничной, учительнице и няне. Постепенно она подробнейшим образом описала Нине дом, в котором раньше жила, начиная от сделанных из стекла дверных ручек до писанных маслом картин в тяжелых рамах. Создавалось впечатление, что свекровь путешествует в своем воображении по комнатам дома, останавливаясь перед каждой ценной вещью: хрустальное пресс-папье работы Ореста Курлинкова, серебряные канделябры Сажикова, зонт с эмалированной ручкой Фаберже. Иногда Нина представляла себе эту несказанную роскошь — множество комнат: библиотека, комната для музицирования, столовая… В воображении она следовала за Мадам через остекленные двери в гостиную, обшитую шелковыми обоями с рисунком из переплетающейся виноградной лозы, в просторную кухню, где повара и кухарки готовили лишь лучшее мясо, и на высокий балкон, под которым простирался обширный газон.
— Когда мы вернулись, в доме не осталось ни единой картины. Какие это были чудесные картины! Я помню, как мысленно путешествовала по ним, подобно тому как человек входит в лес по тропинке, — с горестным видом как-то заявила Мадам. — Дома хозяйничали варвары. В вестибюле стояли грязные сапоги. Какая грубость и мерзость! Их вонь, казалось, проникала сквозь стены. Мужичье никогда не мылось. Такие же и наши армяне. Воры!
Высказавшись, свекровь снова начинала пересчитывать столовое серебро.
Горькая правда заключалась в том, что Нинина мама тоже хранила посуду в комнате. Она не оставляла в ванной даже твердый, весь покрытый темными трещинами обмылок, боясь, что другие жильцы воспользуются им. Поведение Мадам лишь немногим отличалось от обычного крохоборства: свое мыло, своя соль, свой керосин… Даже Нина чувствовала легкое недоверие к соседям. Единственной разницей было то, что Мадам жаловалась громко, не таясь, как Нинина покойная бабушка, последняя из своего сословия.
— Твоя мама выходит на улицу? — однажды спросила Нина у Виктора.
Она жила здесь уже три месяца и до сих пор не могла понять, насколько «тайным» является происхождение ее мужа, что можно говорить, а что нельзя. Виктор не особенно откровенничал о матери при посторонних, но в то же время прямо ничего Нине не запрещал и не беспокоился о том, что Дарья выдаст их тайну. Возможно, литературный успех обезопасил его от доноса. В конце концов, родителей не выбирают.
— Раньше я, бывало, выводил ее на улицу, но каждый раз мама расстраивалась. Ей не нравится мир таким, каким он стал, — ответил Виктор. — Мама часто говорит об утраченной основе мира. Так она выражается. Ее шокируют пьяные на улицах, грубость, плохие манеры… Это, конечно, следствие воспитания. Никто не относится к ней с должным почтением.
Нине казалось, что она начинает кое-что понимать. Выросшая в частном домовладении, мать Виктора знала иностранные языки, путешествовала за границей, умела играть на музыкальных инструментах. Неудивительно, что она так привязана к своему титулу, происхождению, старомодным платьям из шелка и кружев. В чем-то она была похожа на демобилизовавшихся солдат, которые (хотя с момента окончания войны прошло уже три года) каждое воскресенье надевают военную форму и демонстрируют свои награды окружающим. Они хотят напомнить — и прежде всего себе, — кем были когда-то.
Хромированные диопсидовые серьги-гвоздики. Камни округлой огранки в 1 карат, 5x5 мм. Оправы и гвоздики из желтого золота, проба — 14 каратов. Чистота — VVS. Цена — $ 800—1.000.
Глава седьмая
Около шести вечера Эвелина просунула голову, увенчанную пышной копной светлых волос, в приоткрытую дверь его кабинета.
— Я сейчас почищу перышки, и пойдем.
— Я могу идти в любой момент… лишь бы ты освободилась…
Все сотрудники кафедры иностранных языков уже разошлись, а Солодин задержался и даже проверил три контрольные работы студентов-дипломников. Он не горел желанием провести сегодняшний вечер в одиночестве. Еще утром, встав с постели, Григорий почувствовал настойчивую потребность бежать из дома. Он больше не осмеливался слушать радио, боясь, что какая-нибудь песня отзовется болью в его душе. Особенно болезненную реакцию вызывали звучащие в эфире поздравления. Он скучал по скрипу двери, когда Кристина возвращалась вечером с работы. Ему не хватало бесконечных телефонных звонков, записанных на автоответчик. У Кристины было столько друзей! Барбара извещала о смерти ее старого мопса Боуи. Амелия сообщала, что приезжает на следующей неделе в Бостон и хочет пропустить стаканчик с Кристиной в «Фэрмаунте»… Он скучал по «книжному клубу» жены, собиравшемуся в гостиной их дома. Григорий завидовал непринужденности их смеха, удивлялся тому, как беззаботно гостьи выбалтывали за сырными сэндвичами и бутылочкой охлажденного белого вина секреты личной жизни. Ему хотелось снова подняться с Кристиной наверх, в порыве страсти сорвать с нее одежду и заняться любовью, которую Григорий считал одной из привилегий семейной жизни.