Остальные никак не откликнулись на их уход.
Тропинка полого стекала в сочную высокую траву, и вскоре они остались одни, сопровождаемые неумолкающим стрекотанием кузнечиков. Разительная перемена, чем-то схожая, пожалуй, с волшебным возвращением в детство или, может, в еще более раннее, счастливое состояние, полное отрешение от ставшего вдруг непосильным груза условностей, освобождение от всего, что годами опутывало тело, сковывало дух, лишая его первозданных, естественных очертаний, сделали Сергея Сергеевича таким легким, что уже малого разбега по небольшому склону оказалось достаточно, чтобы оторваться от земли и ощутить невесомость. Он летел над землей, а рядом с ним порхало нежное существо, которое он собирался то ли настигнуть, то ли защитить от неумолимой беды.
Стремительно пролетев над узкой, вытоптанной полоской земли, они неожиданно, будто кем-то куда-то влекомые, потеряли равновесие и ориентацию, их резко отнесло в сторону, занесло в какие-то дебри, густые заросли, и теперь трава шумела уже не внизу, а вокруг — будто ее косили.
Пушистые верхушки соцветий, взметнувшиеся облачка пыльцы, все необозримое зеленое пространство по-прежнему летело навстречу, но теперь звенело и шуршало так, точно нос лодки врезался в заросли хвоща, и причиной тому было новое превращение. Сергей Сергеевич уже не парил, а бежал, перемещаясь легкими пружинистыми прыжками, разрывая грудью переплетения стеблей и листьев. Теперь его вел по следу едва уловимый шорох, что слышался впереди. Чуткие ноздри улавливали душные, пронзительные запахи лета, и к ним примешивался, все более усиливаясь, прекрасный, вожделенный запах живого. Мощным прыжком, в котором сосредоточились вся его ловкость, голод и злость, он настиг свою жертву. Его враг оказался, однако, слишком сильным и очень опасным. Он был, конечно, чужим, из другой породы зверей, но и в то же время — как бы одновременно — это был почему-то он сам. Так он обнимал и душил почти не сопротивляющееся поверженное тело, утонувшее в обезумевшем цветении трав, все более убеждаясь в том, что это совсем не победа. Напротив. Это был собственный его конец. Он зачем-то боролся с самим собой, и кто-то еще отчаянно боролся с ним. Оба теперь были заодно в стремлении к противоборству и гибели. Совсем близко он видел плотно сомкнутые, чуть подрагивающие ресницы, чувствовал на спине властные ладони, прижимающие его к земле, а на шее, лице ощущал жаркое, прерывистое дыхание хищно оскаленного рта. И вот когда, совершенно обессилев, он понял, что погиб, когда последние признаки жизненной активности покидали непослушную, отяжелевшую плоть, охватившие его руки ослабли, ресницы в последний раз дрогнули, и он со смешанным чувством ужаса и внезапного освобождения почувствовал прикосновение чьих-то холодеющих губ.
— Пустите! — прошептала Инна, поднимаясь с земли. — Что вы наделали? Не смотрите же, отвернитесь. Ну!
Он тоже поднялся. Все окружающее казалось нереальным. Это был уже не он. Это была не она. Они оба умерли, оставшись навечно лежать в примятой траве, лишившейся вдруг всякого запаха.
Оглянувшись, Сергей Сергеевич встретил ее взгляд, подошел в нерешительности. Инна печально вздохнула, как бы ему сострадая, грустно улыбнулась, провела ладонью по жестким его волосам. Так они простояли целую вечность, открытые солнцу и ветру, опустошенные, растерянные, беззащитные, подвластные неведомой судьбе.
Сначала послышались далекие голоса, потом из-за холма показалась небольшая процессия.
— Кажется, это снова они.
— Только их не хватает…
Беглецов заметили. Синяя куртка, точно пиратский флаг, взметнулась над головой колонны.
— Привет!
— Привет.
— Догнали все-таки. Решили тоже пешком.
Крупногабаритное лицо Сани лоснилось от пота. Где-то на недосягаемой высоте в вылинявшем от зноя небе пел жаворонок; его монотонной песни не было конца.
Все вместе они спустились к небольшому ручью. Компания решила сделать привал. Триэс облегченно вздохнул.
— Счастливо оставаться.
— Да вы что! — запротестовал Синяя куртка.
— Правда, оставайтесь, — вяло пролепетала Люба.
— У нас, между прочим, все есть. Закусим, отдохнем…
Клара игриво-бесцеремонно подхватила Триэса под руку, но он решительно отстранился и зашагал прочь. Инна, чем-то как будто напуганная, робко последовала за ним.
В течение некоторого времени из-за темной извилистой полоски зелени, обозначившей русло ручья, еще доносились неясные звуки неразличимых голосов, какие-то разрозненные, бессвязные их осколки. Вдоль берега они дошли до шаткого мостика, перебрались через ручей и стали подниматься на холм.