Выбрать главу

Я зажег свет только в ванной — его хватало, чтобы не натыкаться на мебель, но было недостаточно, чтобы видеть меня из «Бальмораля». Еще проходя мимо, я отметил, что окно Метека было открыто — занавеска влетала и вылетала, повинуясь потокам воздуха. Вытащив из морозильника ледышку, которая, к счастью, еще не успела разорвать бутылку, я сел перед открытым окном. Постояльцы «Бальмораля», похоже, не были любителями моральных танцев и наслаждались жизнью на стороне. Свет горел только в двух окнах четвертого этажа, прямо напротив моего номера, хотя вскоре и он погас.

С моего наблюдательного пункта была видна почти вся короткая улочка генерала Ланрезака, от авеню Карно до авеню Мак-Магона. Достопримечательностей на этой стороне тротуара было немного, помимо отеля — только итальянский ресторан «Сормани». Я помню, когда меня впервые повел туда… Кто же? А, как раз Зильберштейн — хищник с Уолл-стрит, завещавший мне свой «патек-филипп»! Он сказал: «Это один из лучших итальянских ресторанов Парижа. У него только один недостаток — лучше, чтобы вас туда пригласили». Я потом и сам пару раз приглашал туда людей, в том числе того же Зильберштейна, и убедился в правоте его слов.

Последний раз я был в «Сормани» года три назад. Тогда проблема была с ливийцами. Еще давно, в конце 70-х, Контора подготовила у нас в Союзе группу их сотрудников — восемь человек. Подготовка включала не только классический набор — разработка, вербовка, оперативная работа, связь, тайнопись, шифры, но и полный курс спецназа, включая боевые искусства и подрывное дело. В результате, в каждого такого агента было вложено средств, как в пилота сверхзвукового истребителя — только сотрудников спецслужб, в отличие от летчиков, не списывают в 35 лет. И вот эти люди — большинство которых было внедрено по всему миру с чужими паспортами — начали исчезать. Один испарился по пути с работы домой в Чикаго, второй пропал во время командировки в Рим. Тело третьего нашли в баварском лесу — человек, способный справиться со взводом солдат, был убит ударом ножа в живот.

Ливийцы забеспокоились. Проанализировав ситуацию, они установили, что все трое были из той самой группы, которую готовили в Москве. Пока они думали, обращаться к нам или нет, ликвидировали четвертого — что решило дело. Хотя новая Россия официально относилась к Ливии с тем же высокомерием, что и никогда не помогавшие ей западные демократии, связи — уже не сотрудничество — между конторами сохранились.

У нас в Лесу хорошо помнили дело Иванова — завербованного в начале 70-х в Алжире грушника, который сдавал подобные группы американцам. Всех этих ангольцев, мозамбикцев и прочих представителей революционных движений потом перехватывали где-нибудь в Риме, Франкфурте или Вене, где они стряхивали следы недавнего пребывания за железным занавесом, и на родину они уже не попадали. Наших отцов-командиров, несомненно, мало заботила судьба ливийцев — теперь это были парии. Но вероятность того, что в наших рядах был очередной предатель, который, не исключено, до сих пор являлся штатным сотрудником, заставила их прислушаться к просьбе бывших друзей.

В Лесу взяли в разработку всех людей, причастных к подготовке группы ливийцев, и вышли на некоего Виталия Мальцева. В 70-х именно он, тогда еще молодой сотрудник парижской резидентуры, поселял их в один загородный дом, снятый для таких целей. Затем Мальцев работал в разных африканских странах, в промежутках по 2–3 года сидел в Москве. Распад Союза застал его снова в Париже, где Мальцев был тогда заместителем торгпреда. Новые российские ведомства, в первую очередь МИД и Министерство внешней торговли, потребовали от Конторы, чтобы она вывела своих сотрудников из-под их прикрытия. Мальцев, которому было уже под пятьдесят, воспользовавшись этим, попросился в отставку. Контора не возражала, но, вопреки ее ожиданиям, Мальцев не вернулся в Москву, а остался в Париже в качестве «чистого» дипломата. Более того, в середине 90-х, когда ему пришло время отправляться домой, он открыл в Париже частную консалтинговую фирму, помогавшую французским компаниями найти партнеров в России. То, что бывшему разведчику Мальцеву — а французским властям этот факт был, безусловно, известен — дали вид на постоянное жительство, наших насторожило, но прежних рычагов у Конторы уже не было. Во время кораблекрушения никого не волнует, что твой сосед плывет, зажав в руке серебряный подсвечник из ресторана.

Проблема была в том, что Мальцев прекрасно знал не только методы работы Конторы, но и большинство сотрудников французского отдела. Именно поэтому в Париж попросили приехать человека, которого он знать не мог — меня.

Я встретился с Мальцевым под видом мексиканского бизнесмена, якобы по рекомендации одного его партнера из Мехико, недавно умершего, так что проверить это было бы непросто. Я сказал ему по телефону, что нахожусь в Париже по делам, и хотел бы воспользоваться этим, чтобы попытаться найти в России партнеров по нефтяному бизнесу. Может быть, я могу пригласить его поужинать на следующий день? Ресторан, поскольку приглашал я, выбирал тоже я — и это был «Сормани».

План был такой. Если ливийцев сдавал Мальцев, он, будучи профессионалом и зная все стандартные процедуры, наверняка должен быть настороже. А во время обеда за соседним столиком окажется ливиец — или просто человек соответствующей наружности, меня в подробности не посвящали. В зависимости от реакции Мальцева он будет действовать более или менее настойчиво, чтобы вызвать у того явные опасения за свою жизнь. В такой ситуации Мальцев постарается не остаться в одиночестве — даже вызвав такси к дверям ресторана, он не был бы в безопасности. То есть он так или иначе выдаст себя нервозностью и желанием уехать из ресторана вместе со мной, что изначально не предполагалось. Контора заверила меня, что для ливийцев я буду лишь деловым партнером Мальцева, сведения о предстоящем ужине с которым удалось заполучить от его секретарши, и что никакие шаги в отношении Мальцева не могут быть предприняты в моем присутствии.

План мне не понравился. А если Мальцев поведет себя естественно? Докажет ли это, что он к исчезновению ливийцев непричастен? Зачем понадобился я — третий человек, которого специально вызвали из Штатов с чужим паспортом и со всеми рисками, которые подобная операция представляет для хорошо законспирированного агента? Почему это не мог сделать кто-то из своих — какой-нибудь бывший русский коллега Мальцева, оказавшийся по делам в Париже и точно так же пригласивший его поужинать? Что, он не заметил бы его нервозности? Но высказать свои возражения мне было некому — в тот приезд я ни с кем из резидентуры не встречался, а инструкции получил от своего связного в Нью-Йорке.

Не победив сомнений, я пошел на этот ужин скрепя сердце. Мальцев оказался живчиком небольшого роста, довольно полным. Он был почти лысый, и поэтому сбривал под ноль остатки волос по бокам головы. Что было неглупо — вместо того, чтобы, как провинциальный бухгалтер, закрывать лысину длинной набриолиненной прядью из-за уха, он выглядел даже стильно. У Мальцева была сладкая улыбка и внимательные, порою даже колючие глаза, которые плохо вязались с внешней приветливостью. Короче, он мне не понравился.

Мы еще не расправились с пастой, когда официант провел за соседний столик ливийца. Он был один, что уже было странным — в дорогие рестораны ходят обычно с женщиной или нужными людьми. Это был красивый смуглый мужчина, похожий на Омара Шарифа — атлетического сложения, слегка за пятьдесят, с седыми волосами и черными, как смоль, усами. Он был одет в европейский костюм, но в руках перебирал четки из тяжелых черных агатов, сталкивающихся с громким щелканьем. «Омар Шариф» не стал делать вид, что сначала рассеянно осматривает зал, а потом вроде бы заметил Мальцева. Он уселся и сразу уставился на него, как бы говоря: «Ну, вот я и пришел!»

И сразу Мальцев повел себя подозрительно. Ну, что бы сделал обычный человек, когда на него вдруг начнет пялиться какой-то араб? Посмотрел бы на него таким же твердым взглядом, пока тот не отвернется. Спросил бы его: «Мы знакомы?» В конце концов, поинтересовался бы у меня: «Это не ваш знакомый? Чего он на нас так уставился?» Мальцев же повел себя совсем по-другому. Он сделал вид, что не замечает ливийца, и пустился в долгие объяснения по поводу российской нефти, пытаясь своей увлеченностью отвести от араба и мое внимание.