— Предпочитаю, чтобы это делали другие.
— Понятно, — серьезно кивнул Бирд. — Уже восемь, не так ли?
— Почти половина девятого.
— Мне нужно выкурить трубочку. — Он сунул кисточки в расписанный цветочным орнаментом горшок, в котором торчала еще добрая сотня кистей. — Шерри?
Он развязал веревки, которыми подвязывал штанины, чтобы не смазать краями огромную картину, и снова посмотрел на панно, явно неспособный оторваться от работы.
— Свет начал уходить где-то с час назад. Придется завтра переделывать этот кусок.
Он снял колпак с масляной лампы, осторожно зажег фитилек и подрегулировал пламя.
— Отличный свет дают эти масляные лампы. Отличный мягкий свет.
Он плеснул сухого шерри в два бокала, стянул необъятный свитер из тонкой шерсти и плюхнулся в потрепанное кресло. Повязал под воротник клетчатой рубашки шелковый шарф и принялся рыться в кисете так, будто что-то в нем потерял.
Трудно сказать, сколько Бирду было лет, ясно только, что за пятьдесят. В его густой шевелюре не имелось и намека на седину. Кожа чистая и настолько тугая, что видны были мышцы, идущие от скулы к челюсти. Маленькие плотно прижатые уши, темные блестящие и живые глаза, а при разговоре он смотрел прямо на собеседника, как бы желая подчеркнуть свою искренность. Я и понятия не имел, что он бывший морской офицер и увлекся живописью лишь восемь лет назад. Я бы скорее принял его за механика, владельца собственной мастерской. Тщательно набив трубку, он медленно ее зажег. И только после этого продолжил разговор:
— Вообще не ездите в Англию?
— Нечасто, — ответил я.
— Я тоже. Мне нужно еще табаку, так что, как в другой раз поедете, поимейте в виду.
— Хорошо, — кивнул я.
— Вот этот сорт. — Он показал мне пакетик. — Похоже, во Франции такого нет. Единственный сорт, который я курю.
У него были манеры старого вояки, локти плотно прижаты к телу, подбородок опущен. Он использовал слова вроде «родстер», и это говорило о том, что он давненько уже не жил в Англии.
— Я намеревался сегодня откланяться пораньше, — сказал он. — Завтра трудный день. Анни, завтра начнем пораньше! — крикнул он натурщице.
— Хорошо! — откликнулась она.
— Можем перенести ужин на другой день, — предложил я.
— Нет необходимости. Вообще-то, откровенно говоря, я его с нетерпением ждал. — Он почесал крыло носа.
— Вы знакомы с месье Даттом? — спросил я. — Он обедает в «Пти-Лежьонер». Крупный седой мужчина.
— Нет, — ответил Бирд. И хмыкнул. Он отлично умел выражать таким способом свое отношение. В этот раз его хмыканье было легким и едва различимым. Я сменил тему, уходя от разговора о человеке с авеню Фош.
Бирд пригласил на ужин еще одного художника. Тот пришел около половины десятого. Жан-Поль Паскаль был красивым стройным мускулистым юношей, имевшим эдакий ковбойский вид, столь любимый французами. Его высокая сухощавая фигура резко контрастировала с плотной коренастой статью Бирда. Загорелый, с идеальными зубами, он был одет в дорогой синий костюм и галстук с вышивкой. Сняв темные очки, он убрал их в карман.
— Английский друг месье Бирда, — повторил Жан-Поль, пожимая мне руку. — Приятно познакомиться.
Его рукопожатие оказалось мягким и застенчивым, словно ему было стыдно за свой вид кинозвезды.
— Жан-Поль не говорит по-английски, — сообщил Бирд.
— Он такой трудный, — сказал Жан-Поль. — Я немножко говорю, но не понимаю, что говорят мне.
— Именно в этом и вся суть английского, — заметил Бирд. — Иностранцы могут донести до нас информацию, но англичане могут по-прежнему спокойно беседовать между собой без опаски, что их кто-то поймет. — Физиономия его оставалась серьезной, но он натянуто улыбнулся. — Но Жан-Поль все равно свой человек — художник. — Он обратился к парню: — Как прошел день, Жан-Поль?
— Работал, но не сказать, чтобы много сделал.
— Главное, не ленись, мой мальчик. Ты никогда не станешь великим художником, если не приучишь себя стараться.
— Ой, ну каждый идет своим путем, продвигается со своей скоростью, — возразил Жан-Поль.
— Твоя скорость слишком мала, — провозгласил Бирд и протянул Жан-Полю бокал шерри, даже не спрашивая, чего тот хочет. Жан-Поль обратился ко мне, желая объяснить свою кажущуюся лень.
— Трудно начать картину — и это факт! — потому что стоит только провести одну линию, и ты обязан подгонять все последующие мазки под нее.
— Чушь, — сказал Бирд. — Начать проще всего, несколько сложней, хотя вполне терпимо, продолжать, но трудно — чертовски трудно! — закончить.
— Как любовную связь, — заметил я. Жан-Поль рассмеялся, Бирд вспыхнул и почесал нос.
— Ай, работа и женщины несовместимы. В молодости женщины и свободный образ жизни весьма привлекательны, но с возрастом женщины лишаются красоты, а мужчины остаются без должной квалификации. Результат — нищета. Поинтересуйтесь об этом у вашего приятеля месье Датта.
— Вы друг месье Датта? — удивился Жан-Поль.
— Я его едва знаю, — ответил я. — Расспрашивал Бирда о нем.
— Не задавайте слишком много вопросов, — предостерег Жан. — Он очень влиятельный человек. Поговаривают, он граф Перигор, из древнего рода, могущественный человек. И очень опасный. Он врач и психиатр. Говорят также, что широко использует ЛСД. Его клиника — самая дорогая в Париже, но он также закатывает и самые скандальные вечеринки.
— О чем это ты? — спросил Бирд. — Объясни.
— Ну, ходят разные слухи, — сказал Жан. Он смущенно улыбнулся и собрался было промолчать, но Бирд сделал нетерпеливый жест, и Жан-Поль продолжил: — Ходят слухи об игре на деньги, о высокопоставленных людях, у которых начались крупные финансовые проблемы, и в результате они… влипли.
— Влипли… означает умерли?
— Это означает попали в неприятности. Жаргон, — объяснил мне Бирд по-английски.
— Один или двое высокопоставленных лиц покончили с собой, — сказал Жан. — Поговаривали, что у них были крупные долги.
— Дураки чертовы! — фыркнул Бирд. — Таковы нынешние власти предержащие: ни стойкости, ни силы духа. И этот парень, Датт, как-то со всем этим связан, да? Так я и думал. Впрочем, хватит об этом. Говорят, учиться следует на чужих ошибках. Еще по шерри, и можно отправляться ужинать. Как насчет «Ля-Куполь»? Это одно из немногих еще открытых мест, где не нужно резервировать столик заранее.
Вновь появилась натурщица Анни в простом зеленом платье с короткими рукавами. Она фамильярно чмокнула Жан-Поля и пожелала нам всем приятного вечера.
— Завтра прямо с раннего утра, — сказал ей Бирд, расплачиваясь за сегодняшний сеанс.
Девушка кивнула, улыбнувшись.
— Симпатичная девочка, — заметил Жан-Поль, когда та ушла.
— Да, — согласился я.
— Бедный ребенок, — сказал Бирд. — Париж — сложный город для молоденькой девушки без денег.
Я заметил ее дорогую сумочку из крокодиловой кожи и туфельки от Шарля Журдена, но промолчал.
— Не хотите пойти на вернисаж в пятницу? Там будет бесплатное шампанское. — Жан-Поль достал полдюжины отпечатанных на позолоте приглашений, одно протянул мне, а второе положил на мольберт Бирда.
— Да, сходим, пожалуй, — сказал Бирд. Ему явно нравилось руководить нами. — Ты на своем модном драндулете, Жан?
Тот кивнул.
Машиной Жана оказался белый «мерседес»-кабриолет. Мы доехали до Елисейских полей с откинутым верхом. Мы хорошо поели и выпили, а Жан-Поль забросал нас вопросами типа «правда ли, что американцы пьют кока-колу, потому что она полезна для печени?».
Было уже около часа ночи, когда Жан-Поль высадил Бирда возле дома. И настоял, чтобы отвезти меня до «Пти-Лежьонер».
— Я очень рад, что вы пришли сегодня, — сказал он. — Бирд считает, что он единственный художник-трудяга во всем Париже, но нас много, кто трудится не меньше, чем он, но по-своему.
— Служба на флоте, видимо, не самое подходящее место подготовки для художника, — заметил я.