— Вы чего стоите, бездельники? — закричал им Зинченко. — Где отец, сестра?
— Почём мы можем знать это? — пожимая плечами, отвечал Чи-Бо-Юй.
— Как почём? Кто же должен знать?
— Всесильный Ианг знает всё...
Зинченко вспылил.
— Эх вы! — закричал он. — А ещё на русскую службу хотите! Куда вам. Ну, живо за мной!
Окрик подействовал. Китайцы так привыкли к пассивному повиновению, что всякое приказание исполнялось ими беспрекословно. Вместе с казаком они принялись тушить пожар, к которому только что даже и не думали приступаться.
Шатов тоже совершенно верно определил как место начата пожара фанзу Юнь-Ань-О. И ему показалось, что между этим бедствием и тем, что произошло при нём в фанзе старого китайца, есть неразрывно-тесная связь. Он поспешил к тому месту, где была фанза старика, но ему так же, как и другим, долго нельзя было подступиться к пылающему костру, в который быстро обратилась лёгкая постройка. Ещё издали он заметил Зинченко, усердно растаскивавшего пылающие бревёшки.
— Где сестра-то, спрашиваю я вас? — говорил он Чи-Бо-Юю и Тянь-Хо-Фу. — Её словно бы не видать нигде...
Уинг-Ти и в самом деле нигде не было.
Братья попробовали было поискать её в толпе, но сколько они ни расспрашивали попадавшихся на глаза знакомых, никто не видел маленькой китаянки.
С этим печальным ответом оба сына старого китайца вернулись к Зинченко. У казака даже холодный пот проступил на лбу, когда он услыхал, что Уинг-Ти пропала.
— Господи, да неужели она сгорела? — воскликнул молодец, и кровь хлынула ему в голову.
Только теперь вполне определилось его чувство к маленькой китаянке. До того Зинченко только «баловался», как думал он, а теперь он уже чувствовал, что любит эту Уинг-Ти всем своим простым, не испорченным ещё веяниями жизни сердцем.
Об отце своей возлюбленной, старом Юнь-Ань-О, Зинченко теперь и не думал. Участь старика мало интересовала его. Пока что он думал лишь о том, что странную для него задачу можно разгадать только при помощи старика, и потому так усердно разыскивал его...
Оторвавшись на минуту от своей работы, он увидал Шатова и поспешил к нему.
— Ваш-бродь, дозвольте высказать соображение.
— Говори, какое?
— Ведь это не кто иной, как образина, «красного-то петуха» подпустил!..
— Какая образина?
— Да та самая, что на меня с ножиком полезла...
— Ты-то почём знаешь?
— Окромя него, некому, ваш-бродь. Вот и Уинг-Ти пропала... Извольте судить, кто виноват...
— Какая Уинг-Ти?
— А девчонка, старикова дочка...
— Ты-то почём знаешь?
— Сердце говорит! — совершенно неожиданно сорвалось с языка у Зинченко; он густо покраснел и докончил уже застенчиво: — Извините, ваше благородие!
Шатов улыбнулся ему в ответ.
— Вот как! Ну, увидим, правду ли говорит твоё сердце!..
— Сердце-то — самый важный вещун, ваше благородие, — осмелел совершенно оправившийся от смущения казак. — Простите, ваше благородие, пойду потружусь ещё...
Он отошёл и вместе с сыновьями Юнь-Ань-О усердно принялся растаскивать тлевшие бревёшки фанзы.
Вдруг из груди казака вырвался крик не то испуга, не то изумления:
— Юнанка... мёртвый!
Среди оставшихся брёвен действительно был виден труп старого китайца. Он почти что сохранился. Упавшая крыша прикрыла его, и тело старика обуглилось только местами...
Забыв о возможности обжечься, Зинченко кинулся к трупу, и новый крик вырвался у него:
— Глядите-ка, Юнанка зарезан!
Крики казака привлекли к себе внимание. Около него сейчас же образовалась кучка солдат, матросов и китайцев. Они стояли, молча глядя на ужасную рану, зиявшую на горле убитого. Словно опытный хирург оперировал над несчастным Юнь-Ань-О. Голова держалась только на позвонках, шея же была перехвачена с одной стороны на другую ловким, верным ударом. Не было сомнения, что тут действовала опытная рука, привыкшая к операциям подобного рода.
— Что же это такое! — развёл руками Зинченко. — Кто же это его прикончил?
— Кто приканчивал, тот руки с ногой здесь не оставил! — сумрачно заметил один из матросов. — Пойди, ищи теперь ветра в поле! Эх, длиннокосые, длинноносые!
Действительно, трудно было бы искать убийцу несчастного Юнь-Ань-О.
Едва только Шатов, а за ним и Зинченко оставили фанзу старого китайца, как Синь-Хо был уже на их месте.
— Презренный раб! Червь недостойный пресмыкаться у ног верного! — тихо, но грозно заговорил он. — Это ты выдал меня русским?