— Как арестована?! — вскрикнула от неожиданности Анфиса. — Это не я убивала его!
— А кто же тогда, если не ты? — резко и быстро спросил Журавлев. — Серегин указывает на тебя.
Сыщик уже понял, что Анфиса вот-вот заговорит, и это волнительный момент отозвался на его сердце колющими болями.
— Он сам и убил!
Это был триумф для оперативников! Работая по неочевидным убийствам, в груди у любого опера, источая его сердце, испепеляя нутро, накапливается напряжение от осознания того, что он бессилен раскрыть данное преступление, его терзают чувства неудовлетворенности собой, он обвиняет себя в никчемности, и, когда наступает момент истины, тяжелый груз улетучивается, словно его и не было, наступает необычайная легкость души наподобие катарсиса или эйфории. И так каждый раз, когда появляется новый «глухарь»* (неочевидное преступление). Этим и живут сыщики, черпая энергию и жизненный тонус от раскрытых ими преступлений.
Журавлев облегченно выдохнул и спросил:
— Где труп?
Женщина недоуменно посмотрела на сыщика:
— А вы какой труп нашли?
— Нет, это другой труп! — нетерпеливо махнул рукой Макаров. — Ты нам скажи, где спрятали труп Слепнева?! Кто помогал вывозить тело?!
— Какой еще другой труп? — развела руками Анфиса. — Вася кого-то еще убил?
— Выясняем, кого он еще грохнул! — раздраженно выкрикнул Макаров. — Где труп Слепнева?! Куда вывезли?!
— Его никуда не вывозили, никто никуда… — тихо простонала женщина и осеклась на полуслове, замутненным взглядом уставившись в стену.
Макаров, еле сдерживая себя от избытка эмоций, навис над женщиной и криком задал вопросы:
— То есть?! Куда его дели?! Съели?!
— Он здесь, — выдохнула Анфиса, обессиленно опускаясь на стул — ноги ее не держали.
Последние слова Анфисы огрели сыщиков словно обухом по голове! С трудом веря в происходящее, Журавлев недоверчиво переспросил:
— Где, говоришь, труп?
— Здесь, в доме, — еле выдавила она слова, указывая рукой в сторону прихожей.
Видя, что Анфиса находится на грани обморока, Журавлев потряс ее за плечи.
— Эй, подруга, очнись. Ты не выдумываешь?
— Нет, он здесь, — повторила женщина упавшим голосом, вновь указав в сторону прихожей. — В кладовой.
Журавлев сходил в кладовую и, вернувшись, озадаченно проговорил:
— Там его нет. Ты что, Анфиса, решила нас разыграть?
Женщина протянула руку оперативнику и попросила:
— Ведите меня в кладовую, сама не могу, ноги отказывают.
Зайдя под руку опера в помещение, приспособленное для всевозможного домашнего скарба, женщина указала на стену, занавешенную коричневым пледом.
— Вот здесь.
Макаров содрал со стены плед, под ним открылись доски засыпной стены дома. Оперативник непонимающе оглянулся в сторону Анфисы.
— Где? За досками?
Она молча кивнула головой.
Журавлев отвел Анфису обратно на кухню, усадив за стул, спросил:
— Где инструменты?
— В углу кладовки.
— Сиди пока здесь, — указал он ей. — А мы будем вскрывать стену. Но если ты соврала, то пеняй на себя.
— Не соврала, — тихо промолвила женщина.
Взяв гвоздодер, Макаров поддел одну из досок. Посыпалась деревянная стружка вперемежку с опилками. Отодрав от стены доску длиной примерно два метра, сыщики заметили нечто красное. Приглядевшись, они убедились, что это куртка. Журавлев ткнул пальцем в куртку, ощупывая под ней тело и проговорил:
— Тут минусовая температура, он уже замерз. Если бы Анфиса не подсказала, никогда бы не догадались искать здесь. Вот так, дорогой коллега, — век живи, век учись.
Макаров задумчиво покивал головой и поинтересовался:
— Ну-ка, Константин, скажи мне, как ты догадался, что в доме совершено убийство? Где ты ухватил этот момент?
— Ты так и не понял? — улыбнулся ему Журавлев. — Анфиса же сама ненароком подсказала об этом.
— И как же? — недоуменно спросил сыщик.
— Ты помнишь, что при разговоре со Слепневой я задавал вопрос об одежде пропавшего? Она сказала, что куртку красного цвета купила двадцать третьего января днем, а утром двадцать четвертого, уходя на работу, муж впервые одел ее. Соответственно, Анфиса не могла видеть Слепнева в красной куртке, если только он не заходил к ним утром двадцать четвертого.
— Все гениальное просто! — восхитился оперативник. — Я, оказывается, невнимательно слушал допрос Слепневой. Действительно — век живи, век учись!