Тем временем зеленые сели у костра поужинать. Я наблюдал вполглаза, усердно притворяясь спящим.
Прожевав шмат кабаньего сала, Зуб кинул на меня косой взгляд и тихо спросил у Зяббы:
— Ты когда-нибудь встречал в наших краях волшебников?
— Что-то не припомню.
— Вот и я не припомню. А не нажучивает ли нас сопляк?
— Старый Хрёд прошлой зимой говорил, что видал какого-то сумасшедшего чудодея. Тот ему молнией курдюк чуть не подпалил! Хрёд еле ноги унес и с тех пор на охоту не ходит.
— Ну, Хрёд-то точно брешет. Он от работы бегает, как кошак от собаки. А тут лишний повод.
Зябба наморщил лоб и заявил:
— Нет, братан, волшебники здесь встречаются. Вон к Пришибленному какой-то кудесник частенько в гости захаживает. Да и картинки эти откуда взялись? Не мог же сопляк их нарисовать.
— Почему это не мог? Бледнопузые и не на такое способны. Помнишь, как-то поймали мазилу из Атрема. Он еще назвался как-то по-мудреному. Живописец, что ль? Да, точно, Рафаэль, первый ларецианский живописец. Слово-то какое… Хе-хе!
— А… это тот дурень, который орков хотел с натуры рисовать.
— Да. Я как щас помню, что он ляпнул: хочу, мол, запечатлеть на холсте бесстрашных зеленокожих воинов в естественной среде обитания. Чего это он имел в виду — хрен его знает, но дело в том, что он таких картинок с десяток намалевать успел, пока мы не проголодались.
— Видал я те картинки, одна из них до сих пор в трактире висит. Не то. У сопляка мы — как живые. Явно дело рук волшебника.
— А давай я бледнопузому топором башку — вжик! — и нету, — предложил Зуб. — Он и пукнуть не успеет, не то что картинки порвать.
Я вздрогнул. Захотелось вскочить и рвануть отсюда со всех ног. Похоже, я сильно переборщил с фотографиями!
— Не надо, — отрезал Зябба, и мне чуть полегчало. — Жалко сопляка. Не такой он, как эти петухи из Атрема. Что-то в нем есть. Какая-то сила, хоть он и тощий, как глиста. Друг Агырра опять же, а тот — честный тролль.
— Ну а если я просто обухом ему по темечку шарахну. Заберем картинки, а он позаикается пару дней, а потом будет как новенький.
— Не стоит, Зуб. С волшебниками лучше не связываться, паскудный народец. Мало ли как эти картинки действуют! Если что не так пойдет, смерть наша будет позорная и глупая. Так можно и в Великий Гадюшник не попасть!
Зуб плюнул в костер.
— Осторожный ты какой-то стал, брат. Скоро как эльф при виде каждой тени в штаны класть начнешь. Не узнаю тебя.
— Я те щас рыло начищу, мигом узнаешь! — процедил Зябба.
— О! Вот это другой разговор! А то я уж боялся, не поработал ли волшебник и над тобой. А вообще, пожалуй, прав ты. С этими чудодеями связываться — себе дороже.
Зябба подбросил в костер охапку хвороста, вверх взметнулось пламя, разгоняя ночную тьму.
— Ничего, как-нибудь уговорим сопляка отдать картинки.
— А потом надерем ему задницу, чтобы не борзел.
«Ага. Так я вам их и отдал!» — подумал я.
— Скажи-ка лучше, Зуб, как в Гадюшник притопаем, в какой бордель первым делом пойдешь?
Разговор перешел в другое русло. Орки принялись спорить, какой бордель круче — «Клыкастые штучки» или «У пышногрудой Загры». Про меня больше не вспоминали.
Но я еще долго не мог уснуть. А вдруг передумают и укоротят меня на голову?!
До Стронгхолда осталось трое суток пути, и эти дни я провел великолепно. Теперь не было никакой дедовщины — по очереди катили тележку, разбивали лагерь, собирали хворост, носили воду. Меня уже не называли сопляком или бледнопузым, а все чаще — парнем или пацаном. Зябба и Зуб вели себя как шелковые, но и я старался сильно не борзеть, ведь в Стронгхолде будет много орков, и на всех моего фотоаппарата не хватит.
Город, который орки называли Великим Гадюшником, оказался великой твердыней.
Деревья расступились, и взгляду предстало огромное ровное плато. Когда-то здесь был лес. Теперь пространство перед городом было расчищено, все деревья вырублены подчистую, остались только замшелые пни. Днем к Стронгхолду незамеченным не прошмыгнул бы и заяц.
А вдали, километрах в пяти, возвышалась исполинская городская стена, сложенная из тесаного камня. Она была высотой метров пятнадцать, а то и больше! Стронгхолд казался неприступным. С юга, запада и востока он был окружен горами, с севера — защищен стеной. Город-крепость словно прилепился к рыже-коричневым скалам.