– Видал я те картинки, одна из них до сих пор в трактире висит. Не то. У сопляка мы – как живые. Явно дело рук волшебника.
– А давай я бледнопузому топором башку – вжик – и нету, – предложил Зуб. – Он и пукнуть не успеет, не то что картинки порвать.
Я вздрогнул. Захотелось вскочить и рвануть отсюда со всех ног. Похоже, я сильно переборщил с фотографиями!
– Не надо, – отрезал Зябба, и мне чуть полегчало. – Жалко сопляка. Не такой он, как эти петухи из Атрема. Что-то в нём есть. Какая-то сила, хоть он и тощий, как глиста. Друг Агырра опять же, а тот – честный тролль.
– Ну а если я просто обухом ему по темечку шарахну. Заберём картинки, а он позаикается пару дней, а потом будет как новенький.
– Не стоит, Зуб. С волшебниками лучше не связываться, паскудный народец. Мало ли как эти картинки действуют! Если что не так пойдёт, смерть наша будет позорная и глупая. Так можно и в Великий Гадюшник не попасть!
Зуб плюнул в костёр.
– Осторожный ты какой-то стал, брат. Скоро, как эльф, при виде каждой тени в штаны класть начнёшь. Не узнаю тебя.
– Я тебе щас рыло начищу, мигом узнаешь! – процедил Зябба.
– О! Вот это другой разговор! А то я уж боялся, не поработал ли волшебник и над тобой. А вообще, пожалуй, прав ты. С этими чудодеями связываться – себе дороже.
Зябба подбросил в костёр охапку хвороста. Зашипело, вверх взметнулось пламя, разгоняя ночную тьму.
– Ничего, как-нибудь уговорим сопляка отдать картинки.
– А потом надерём ему задницу, чтобы не борзел.
Ага. Так я вам их и отдал! – подумал я.
– Скажи-ка лучше, Зуб, как в Гадющник притопаем, в какой бордель первый делом пойдёшь?
Разговор перешёл в другое русло. Орки принялись спорить какой бордель круче – 'Клыкастые штучки' или 'У пышногрудой Загры'. Про меня больше не вспоминали.
Но я ещё долго не мог уснуть. А вдруг передумают и укоротят меня на голову?!
***
До Стронгхолда осталось трое суток пути, и эти дни я провёл великолепно. Теперь не было никакой дедовщины – по очереди катили тележку, разбивали лагерь, собирали хворост, носили воду. Меня уже не называли сопляком или бледнопузым, а всё чаще – парнем или пацаном. Зябба и Зуб вели себя как шёлковые, но и я старался сильно не хаметь, ведь в Стронгхолде будет много орков, на всех моего фотоаппарата не хватит.
Город, который орки называли Гадюшником, оказался великой твердыней.
Деревья расступились, и взгляду предстало огромное ровное плато. Когда-то здесь был лес. Теперь пространство перед городом было расчищено, все деревья вырублены подчистую, остались только замшелые пни. Днём к Стронгхолду незамеченным не прошмыгнул бы и заяц.
А вдали, километрах в пяти, возвышалась исполинская городская стена, сложенная из тёсаного камня. Она была высотой метров пятнадцать, а то и больше! Стронгхолд казался неприступным. С юга, запада и востока он был окружён горами, с севера – защищён стеной. Город-крепость словно прилепился к рыже-коричневым скалам.
Мы шагали по тропинке, лежащей между пнями, а я всё не мог оторвать взгляд от города. Когда подошли поближе, мне чуть плохо не стало. Если Валорион напоминал Диснейленд, то Стронгхолд скорее смахивал на комнату страха в этом самом Диснейленде. Сверху из камня стены торчали ржавые железные прутья, похожие на арматуру. На эти прутья были насажены черепа разных зверей. Одни выбеленные временем, другие ещё в ошмётках плоти, источающей мерзкую вонь, но это, видимо, никого не беспокоило. Присмотревшись, я с ужасом обнаружил, что среди черепов животных встречаются и человеческие!
А на самом почётном месте – над воротами – висело несколько свежих эльфийских голов. Они выглядели совсем как живые. Ну и жуть!
Сами ворота были выстроены из брёвен такой толщины, что Зябба с Зубом, взявшись за руки, вряд ли обхватили бы самое тонкое из них. Заточенные сверху стволы были вплотную пригнаны друг к другу и поперёк обшиты железными листами. Зябба объяснил, что дерево пропитано специальной смесью, и ни один поганый ушастик не сможет поджечь его.
Сейчас ворота были гостеприимно распахнуты. Я и мои зелёные попутчики беспрепятственно вошли в обитель орков. Часовые, что по идее должны были охранять ворота, не обратили на наш отряд ни малейшего внимания. В тот момент у них нашлось занятие поинтереснее. Они делали ставки.
В пыли катались два орчонка. В стороны летели ошмётки одежды, клоки волос и выбитые зубы.
Помимо охранников здесь собралась куча народа. Все оживлённо наблюдали за дракой. Каждый что-то кричал, советовал, а седой орк принимал ставки. Из толпы доносились выкрики типа: 'Давай, наподдай ему!' или 'Ломай сосунку рёбра!'.
В общем, было весело.
Когда драка закончилась (один из зелёных уже не шевелился, а у второго не осталось сил его добивать), нас, наконец, заметили.
– Эй, смотри-ка! Зябба раздобыл пищу!
Я с гордостью глянул на тачку, в которой, несмотря на прожорливость братьев, ещё осталась львиная доля кабанятины. Но следующая фраза мне очень не понравилась:
– Давненько мы не поджаривали бледнопузых!
– Спокойно, ребята! – Зябба заслонил меня широкой спиной. – Вам не на что рассчитывать, кроме как на кабанчика. Парень со мной!
Толпа разразилась криками негодования.
Я догадывался, что в Стронгхолде меня не встретят с распростёртыми объятьями, но такой приём, надо признать, заставил серьёзно забеспокоиться.
Орки жрут всё – начиная с крыс и заканчивая людьми! Мало ли какое положение занимают в этом обществе Зябба и Зуб. Эти парни – простые охотники, смогут ли они меня защитить?!
– Заткнитесь! – гаркнул Зуб. – Это друг Агырра и наш, между прочим, тоже. Он помогал нам охотиться.
Крики помаленьку стихли, лишь кто-то тихонько ворчал.
Я сделал выводы, что либо дружба много значит для этого народа, либо Агырр имеет здесь вес. Скорее, конечно, последнее.
– Пойдём, пацан, и не трухай, тебя никто не обидит. – Зябба хлопнул меня по плечу так, что я еле устоял на ногах.
Мы двинулись вглубь Стронхолда.
Вскоре я понял, что солидно смотрелась только городская стена. То, что скрывалось за ней, выглядело далеко не так презентабельно.
Главная улица проходила через весь город, а от неё ответвлялись улочки поменьше. Немощённые, сплошь исчерченные глубокими колеями от телег, они беспорядочно тянулись во всех направлениях.
Дома, напоминавшие казарменные бараки, тесно лепились друг к другу. Краска на стенах давно поблекла и облупилась. Тут и там попадались горы хлама, состоявшие из тряпья, огрызков, костей, кожуры и прочего мусора. В них копошились крысы размером со среднюю собаку. Чистота заботила орков меньше всего.
Время от времени мои провожатые спрашивали у прохожих: 'Не видал ли кто Агырра?' Встречные бросали на меня заинтересованные взгляды, которые я не назвал бы дружелюбными, отвечали коротко, мол, тролль шляется где-то в городе.
Стронхолд оказался больше, чем я думал. Зябба сказал, что здесь живёт не меньше двух тысяч орков.
Незатейливо размалёванные вывески украшали стены некоторых домов. На оружейных – скрещенные топоры, на трактирах – кружки с пивом, на постоялых дворах – кровати, а что на борделях – итак понятно. И ни одной надписи – по всей видимости, грамотный во всём городе был только я.
Из трактиров доносился звон посуды и хриплый хохот. Иногда хлопала дверь, и грузная туша с разбитой мордой вылетала из кабака.
– Куда мы идём? – спросил я.
– Ща поселим тебя, потом поищем твоего дружка-тролля, – объяснил Зябба.
– А где я буду жить?
– В яме…
***
В 'Яме' оказалось намного комфортней, чем я мог предположить.
Услышав слова Зяббы, я не на шутку испугался, что меня снова бросят в сырой зиндан.
Плохо я думал об орках. Как вскоре выяснилось, 'Ямой' назывался постоялый двор, он же трактир. Сие заведение находилось в центре города и принадлежало Зяббиному папаше – старикану с седым хаером и морщинистым, бледно-зелёным лицом. А так же с очень скверным характером. Несмотря на это, трактир был популярен среди местных. Зябба объяснил это тем, что здесь отлично готовят кабанятину, а подают её самые сексуальные официанточки.