– Возьмите, это подарок фирмы, – говорит она, широко улыбаясь. Такую же коробку она дала и Габи. Кладу свою рядом с тарелкой.
Люси Манажмен – высокомерная элегантная сорокалетняя женщина, уверенная в своих прелестях и вкусе своего модельера. Холеными накрашенными ногтями она гладит ослепительно белую блузку – слишком прозрачную, чтобы выглядеть невинной. Я слышу нервное царапанье ногтей о ткань. Ярко-голубые глаза Люси пытаются поймать мой взгляд, но я сопротивляюсь. Кроме Матильды, которая занимает значительное место в моей жизни, в мыслях только Лена. Впервые я так надолго привязан к одной девушке. Уже четыре года прошло с первого нашего поцелуя в паркинге. Я даже не смел с ней первым заговорить…
Чересчур красива для меня. Я весь дрожал. Она держала мои руки и шептала: «Успокойся». Мне это не удавалось. Никогда еще ни один человек так на меня не действовал. А она? Миллионы типов были красивее меня. Не знаю. Она любила слушать мои истории, ей нравились мои глаза. Я смешил ее. Она любила проводить со мной в постели дни напролет. Кто может все это понять?
Матч закончен, все устремились к столу. Люси представляет приглашенных. Всех по очереди. Фамилия, имя, профессия. Я – последний. Нервно катаю хлебные шарики. Терпеть не могу такие ситуации. Она называет мою фамилию, говорит, что я журналист из «Репюбликен». Парень в очках в голубой пластмассовой оправе реагирует:
– Так это вы раскопали историю о коррупции в региональном совете?
Все замирают. Обреченно киваю головой. В нашем районе так редко вытаскивают на свет подобные истории, что даже шеф палаты депутатов вспоминает меня. Он шутит:
– Будьте осторожны, среди нас журналист.
Все смеются. Разглядывают меня. Опускаю глаза. Я – Иуда. Хочу им сказать, что меня больше не интересуют их истории с фальшивыми накладными. Меня волнуют лишь текущие новости, да и то не все. А по-настоящему – только Матильда. Молчу. Разговор тянется: цены на бензин, охота, бой быков, Миттеран, гольф, последний фильм Куросавы, сыры. Наконец меня оставили в покое, но такое впечатление, что они еще вернутся ко мне. После четырех-пяти бутылок шампанского патрон Люси, загорелый, белозубый, в розовой рубашке, задает вопрос. Делаю вид, что не слышу, но он настойчив:
– А чем вы занимаетесь сейчас?
– Да так, ничем. – Затем добавляю: – Ничем особенным.
– Ничем особенным? Что это значит? Вы не работаете?
Смущает меня не этот вопрос, а тот, который обязательно последует. Спрашиваю себя, почему мне так трудно поддерживать разговор. Раньше я таким не был.
– Я пишу книгу, – говорю глухим голосом.
Все рассматривают меня. Нервно кашляю. Выдерживаю их взгляды.
– По крайней мере, пытаюсь.
– Вот как? Очень, очень интересно, а на какую тему? – пристает предприниматель.
– Это история женщины, которая находится в тюрьме.
– Вы пишете роман? – продолжает мой сосед.
– Не совсем. Эта женщина действительно в тюрьме, я ничего не придумал.
– И давно?
– Пять лет.
– Кто это? – спрашивает супруга шефа рекламы.
– Ее зовут Матильда Виссембург.
– Ах, это та, которая разрезала своего мужа пилой? – ахает дама.
Я мог бы попижонить и сказать, что не пилой, а «Перло», этаким «роллс-ройсом» бетонорезок, маленьким удобным сокровищем весом всего 4,8 кг, мощностью 2000 Вт, 6200 оборотов в минуту, с дисками, способными разрезать тушу быка в сорок секунд. Но воздерживаюсь.
– То, о чем вы говорите, мадам, пока не доказано. Матильда Виссембург еще не осуждена.
– Но об этом писали газеты…
– Газеты могут ошибаться. И потом, это был не муж… Это был любовник. Вернее, даже бывший любовник.
– Видите, вы тоже в это верите, – настаивает дама. – Говорят, что еще она отравила какого-то пенсионера из приюта и убила сына и дочь. Не так ли?
– Нет, мадам. Газеты всегда преувеличивают. Матильда Виссембург никого не отравила, насколько мне известно. И, как мне кажется, обожала своих детей.
Как раз перед десертом эта тема ее очень волнует. Глаза похотливо блестят.
– Я тоже всегда мечтала написать книгу. Но вам, конечно, это легче. Я имею в виду – писать.
Она бросает взгляд в мою сторону. Пытаюсь объяснить ей, что нисколько не легче:
– Вы знаете, писатель не может лгать, тогда как журналист только этим и занимается.
Она смеется и принимает мое высказывание за каламбур. Предприниматель тоже. Он говорит, что всегда считал наоборот и просит объяснить. Мне нечего добавить. Как объяснить подобную вещь? Писатель лжет, искажая реальность. Но это прием, чтобы показать всю правду. А журналист описывает реальность и фабрикует ложь, следуя профессиональному долгу. Меня навязчиво спрашивают, не надоедает ли, трудно ли это, любой ли может писать, лучше ли писать рано утром, врожденное это, или писать – страдание и не лучше ли начинать с плана?