— Нет, не один! — воскликнул Петр. — Идите за мной, братья мои, и вы обретете истинную веру! Все беды на земле от того, что человек перестал верить.
— Тогда тебе нужно набрать двенадцать добровольцев, сменить имя и гражданство, — посоветовал рохлик, — Так убедительнее будет. Ты ведь не боишься мучительной смерти?
Петр выразительно посмотрел на собеседника, а тот продолжал:
— Хотя, таких казней, какие были в древности, сейчас нет. У нас просто стало: и подушечку тебе подложат, и зад почешут, если попросишь. Потом чик — без пыли, без шума. Даже моргнуть не успеешь. Смертельный ритуал теряет свой шарм, не успеваешь получить от процесса удовольствие….
— Нет, ты точно сумасшедший, — покачал головой Вадик.
— В одном из своих видений я был палачом. Мне даже довелось лишить жизни одного знаменитого преступника, но имя не скажу, и не спрашивайте, — гордо заявил рохлик. И добавил: — Вопрос в том, ЧТО считать сумасшествием.
— Верно, — неохотно согласился Петр, принимаясь за вафлю, — И говорю я тебе: возлюби ближнего своего, как самого себя! Если не обратимся мы назад и не будем как стадо, мы не войдем в Царствие Небесное! Но кто мы, если не стадо? Внемлете: нас пасут, мы нужны им для шерсти и мяса. И я говорю — хватит! Нам нужно осознать свое предназначение! Я — новый пророк нового мира! Старый мир пора выбрасывать на помойку! Мы — только начало! Скоро нас станет больше! Имеющий уши да услышит. Я — суть любовь и искупление.
— Я бы полюбил тебя братец, да изо рта у тебя дурно пахнет. И грязный ты, как свинья.
— Оскорбление достоинства, — поднял голову толстяк. — Моральный ущерб, — подмигнул он Петру, — Плевое дело. Есть свидетели. Мы выиграем, даю вам слово. Осталось документы оформить. Ну?
— Иди ты, — махнул на него Петр, — Овца заблудшая.
— Овец, — поправил рохлик.
Толстяк обиженно выпятил нижнюю губу и сгорбился.
— Неважно, — примирительно сказал Петр, — Сей раб Божий свят в своей невежественности. Святая простота, говорят про таких. Его надо просветить; я уже работаю над этим. Верно, брат мой?
Толстяк получил новый толчок и заскулил что-то невразумительное, распустив слюни. Пауку стало противно на него смотреть, и вот тут-то они встретились глазами с Петром. Мужичок расплылся в радостной улыбке:
— Вот тот, кто предаст меня! Здравствуй, брат! Какими ветрами тебя занесло в нашу тихую гавань?
— Сложно объяснить, — неохотно говорит Паук, — Я дезориентирован.
Петр сдвинул брови, помолчал и ответил:
— Откуда ты, брат?
Паук ответил, что из такого-то города, такого-то числа-года рождения. Мужики переглянулись, рохлик прыснул в ладонь.
— Я не спрашиваю тебя, кто ты, — вкрадчиво произнес Петр, — я спрашиваю, каков был твой путь сюда. Ведь путей множество и два человека, выходящие из одного пункта в другой, изначально пойдут по разным дорогам. Что ты делал? Поняв твой путь, можно судить о тебе, как о человеке.
Паук замер. Мужчины непрерывно смотрели на него. Постаравшись выдохнуть как можно бесшумнее, он сказал:
— Я пока не готов ответить на этот вопрос.
— Во дает, — сказал рохлик.
— Если ты здесь, значит ты уже готов.
— Я тебя первый раз в жизни вижу и выкладывать свою подноготную не собираюсь.
— А я тебя уже пятый — в разных жизнях, — Петр с треском ломал зубчики у вилки.
Образовалась пауза. Столовая пустела. Народ потянулся к выходу, мимо их столика проходили пациенты с опустевшими подносами.
— Вдруг ты тот, кто нам нужен, — мечтательно сказал Петр, — Я вот сантехником был: краны, трубы, все такое. Прокладки менял. Сейчас пророк. Завтра может еще кем стану. Космонавтом, например.
Петр состроил смешную гримасу. Но глаза этого человека заставили Паука прищучить улыбку. Паук испытал неприятное ощущение, словно его просматривали насквозь. И рохлик, и Вадик, и суровый Василий, даже толстяк вдруг показались ему совсем не теми, какие они есть. Глаза их выдавали с головой. Похоже, перед ним разыгрывали спектакль, но, судя по всему, труппа устала кривляться.
Паук разлепил ссохшиеся губы и почти прошептал:
— Я продавал мыло.
Слова эти произвели мгновенный эффект — напряжение разрядилось, и на него смотрели уже дружески. Вливание в коллектив, называется, потом объяснит ему Вадик. А раньше я с ними не общался? — спросил Паук, на что получит ответ: с ними общался другой человек. Мы все время от времени меняемся.
Оставшиеся больные усиленно гремели приборами.
— Я пишу роман, — серьезно сказал рохлик, — вот уже двенадцать лет, и буду писать его до тех пор, пока не умру. Роман длиною в жизнь, а? — захихикал он.