Тот опустился на стул и взглянул на лежащего на кровати.
— Серега вчера перебрал, — рассмеялся Максим. — Он любит к бутылке приложиться…
Куропаткин отметил про себя московский акцент Максима.
— Вы уже знаете, что произошло, да?
— Ну конечно, — удивился Максим, — все знают!
Куропаткин усмехнулся. Удивительно, как это плохим вестям удается так быстро распространяться. Надо же, весь санаторий знает! Наверное, администрация в бешенстве! Хотя убийство в наше время никого не удивляет. И, потом, в разгар сезона нельзя позволить себе такую роскошь: отказаться от путевки только потому, что в соседнем номере произошло Убийство!
— Я ждал, что вы придете, — сказал Максим.
Куропаткин уставился на него.
— А что, вам есть, что рассказать?
— Есть, — кивнул тот. — Я видел потерпевшего… так его называть, да? Ну так вот, я видел его перед убийством, с женщиной.
Следователь напрягся.
— А где вы видели их? Можете описать женщину?
— Они шли из парка по направлению к санаторию, — Максим задумался. — А описать ее вряд ли смогу, потому что видел только сзади. Но и того, что видел, достаточно. Могу сказать, что цыпочка была очень даже ничего. По крайней мере, фигура у нее отличная!
— А где вы были в тот момент, когда ваш сосед и женщина шли в санаторий?
— Я гулял в парке, по аллее, которая идет перпендикулярно той, по которой они шли.
— Так с чего вы взяли, что они шли в санаторий?
— А то непонятно, — рассмеялся студент. — Он так сжимал и поглаживал ее талию, что было видно, как ему не терпится… Ну, вы понимаете, да?
Куропаткин скривился. Он не позволял пошлостей себе и не любил слушать подобные вещи от других.
— Уж я-то понимаю, как ведет себя мужик, когда ему невмоготу, — продолжал Максим. — Так вот, соседу было невтерпеж. Если бы было темнее, он бы завалил ее прямо на газоне. Но фигура у нее была потрясная! — он мечтательно закатил глаза. — Знаете, стройная, и в то же время такие формы…
Куропаткин понимающе кивнул.
— А что вы делали потом?
— Потом я еще немного погулял и вернулся в номер. Вышел на балкон, чтобы послушать, что творится у соседа с его цыпочкой, но его балкон был закрыт, а шторы задернуты. И никаких шумов и звуков оттуда недоно-силось. Я решил, что он уже выдохся, все же не молодой, а телка ушла. Ну, я лег спать.
— Сразу же? Никуда не выходя?
— Да я… — смутился тот, — тоже привел к себе девочку. И выходил только за вином в бар.
— А когда вы выходили за вином, никого не видели? И во сколько это было? — на всякий случай спросил следователь.
Ему уже стало понятно, что толку от этого Максима мало. Ну, видел он женщину, и что? Описать ее не может, лица не видел. Не хватать же на улице всех обладательниц отличных фигур! К тому же и так известно, что перед смертью потерпевший был близок с женщиной. Максим ничего нового не сказал!
— Было около одиннадцати вечера, если вы имеете в виду, когда я вышел. Ну, может, половина одиннадцатого. А когда я видел соседа, было примерно восемь или около того. Так что они успели сделать свои дела и разошлись, — подмигнул он Куропаткину. — А когда я вышел за вином, в коридоре никого не было, кроме горничной в дурацком синем переднике. Она что-то собирала с полу, я не присматривался.
Куропаткин поблагодарил Максима, бросил последний взгляд на храпящего Серегу и вышел из номера. Горничные уже были опрошены, никто ничего не видел. Ухватиться было все также не за что…
Она готовилась к вечеру. Собрала волосы в высокую прическу, накрасила глаза и ресницы, хотя обычно предпочитала только наложить на веки тени; а на лицо — тон и блеск на губы. Но сегодня вечер должен быть особенным, и поэтому она накрасила губы помадой. Красной. Говорят, красный цвет вызывает у мужчин желание. Она сегодня хотела вызвать это желание — впервые. Сейчас ей надо быть красивой и сексуально привлекательной. Она мечтала, как он будет смотреть на нее, как скажет, какая она красавица, как аккуратно вынет из волос шпильки и распустит их по ее плечам. Как погладит ее лицо, проведет трепетной ладонью по ее телу, скрытому тончайшей тканью вечернего платья, и ее тело отзовется… поймет, что это — он. ОН. Тот, кто ей нужен на самом деле, тот, кого она так долго искала. Тот, кого она полюбила. Тот, кто не стал тащить ее в постель в первый же день, кто боялся даже дотронуться до нее и тем не менее с гневом оглядывался на прохожих, пожирающих ее глазами. Тот, кто водил ее в картинную галерею, и рассказывал о Рубенсе. Или о Веласкесе? Ах да, о Ренуаре…
Да какая разница, о ком. Главное, что он умный. Не какой-нибудь там грузчик или слесарь-алкоголик. Он просто чудо. Добрый, умный, понимающий… Но главное, — она нужна ему! Она не может ошибиться, потому что ее душа рвется к его душе. Ему нужна она сама. Она, а не ее тело, которое бог создал совершенным. Она, а не ее лицо, которое словно написал влюбленный художник. Она привлекла бы его, даже если бы была уродиной. Она в этом уверена! О да, никогда она еще не была так уверена, как сейчас!
Ее глаза блестели, кожа вдруг разгладилась, и исчезли крошечные морщинки возле глаз, губы приоткрылись, и она стала похожа на совсем юную влюбленную девчонку. Она смущенно хихикнула, а потом засмеялась, б конце концов, имеет она право на счастье?
Вот это счастье и настигло ее! И ничего стыдного в этом нет. Она столько страдала и выстрадала его. Он — единственный, кто может изменить ее. Да что там, уже изменил! Правда, если не считать недавнего инцидента… Но она уже договорилась сама с собой, что этот ее поступок был последним. Больше ей не надо делать ничего такого, потому что ОН — найден!
Она запела, закружилась у зеркала и вспомнила, что не надела новые туфли на каблуках, купленные сегодня утром специально для этого платья. Может быть, и вправду рассказать ему все? Ведь он же — следователь, он должен понять ее и помочь ей!
Куропаткин собирался на свидание, как на заклание. То есть это не было свидание. Вернее, он не сказал Анжеле, что это не свидание. Не смог. Потому что она пригласила его к себе на ужин. А что такое ужин, как не свидание? И тюфяк Куропаткин растаял и не смог сказать ей, что придет по делу. И никакого ужина не хочет, потому что не голоден. Да, надо было сказать именно так. Но теперь уже поздно. Нужно было пригласить ее к себе в кабинет как возможного свидетеля, официальным тоном попросить явиться во столько-то, и все. И поставить на этом точку. Но Куропаткин понимал, что Анжела именно та женщина, которая замкнется в себе в его кабинете и наотрез откажется что-либо вспоминать. С ней надо было ухо держать востро, начинать разговор с каких-то приятных моментов, вызвать ее на откровенность, успокоить и только потом спрашивать. А вот так, наскоком, нахрапом, ничего не получится.
Куропаткин с досады плюнул на пол, чего никогда раньше не делал в своем кабинете. Уж он-то мог не врать самому себе! При желании все было бы возможно: и вызвать ее сюда, и разговорить. Он шел к ней домой, потому что хотел ее, жутко хотел. Он становился сам не свой при виде этой женщины. Она была для него чем-то сродни магниту, притяжение действовало на следователя очень сильно. Он, конечно, противился ему, но ведь самому себе-то мог признаться, что страстно желает ее. Самое странное, что такое ощущение было для капитана внове. Ни разу в жизни он никого так не хотел, да и вообще был не особенно искушенным в сексуальном плане, и Спокойно переносил даже длительное воз-Держание. А вот поди ж ты, Анжела притягивала его к себе и манила, дразнила и поощряла. И почему же он, дурак этакий, идет к ней с этим дурацким букетом цветов и коробкой конфет, как заправский донжуан с джентльменским набором, только презерватива не хватает? Наверное, потому, что хочет еще раз посмотреть на нее, подышать одним воздухом с ней — напоследок, на прощание.
Ведь он-то знает, что идет к ней по делу, хочет с ней поговорить, чтобы она вспомнила все, что может прямо или косвенно относиться к убийству. Ведь она была на месте преступления и живет совсем неподалеку. И вообще, могла что-то заметить еще в тот вечер, когда было совершено нападение на Корнилова. Анжела удивительным образом два раза оказалась на месте преступления, где произошли убийство Эленберга и нападение на Корнилова.