Однако и в школе, и в институте Семен мечтал стать не богатым, а известным. Точнее — прославленным. Материальный достаток все-таки пришел, — уже двадцать лет семья Семена жила более чем сносно. А вот слава объявилась неожиданно и относительно недавно. Началось все с передачи «Здоровье», куда его пригласили раз, потом второй, третий. Через год предложили вести похожую программу, но на другом канале. Каждое воскресное утро миллионы сограждан встречали Семена у себя дома, за завтраком. Он рассказывал им, как правильно есть, спать, гулять и работать, — много чего выкладывал. Люди у экранов считали это медициной, а сам он — профанацией врачебной профессии. Но вреда от его передач почти не было. Зато обширные связи в медицинском мире, ведь гостей-то нужных, профессоров и академиков, он сам выбирал, кого звать в студию, а кого нет, появились сразу! Конечно, это была пока не слава — только известность, узнаваемость. Славой он считал себя обязанным Розенбауму. Когда тот запел, пробился со своей гитарой на лучшие подмостки страны, Семен решил: а чем черт не шутит, и, вспомнив свои студенческие таланты, тоже протянул руку к шестиструнке, пылившейся где-то на шкафу. Пошло! Стихи писались легко, а с музыкой помогала Лида. Неожиданно сработало музыкальное образование, которым терроризировали жену родители, когда она пребывала еще в их, а не Семена подчинении.
Однажды взял да и спел у себя в передаче! С канала его чуть было не попросили. Но кто-то из телевизионных критиков, решив, видимо, повыпендриваться, объявил, что это новый телевизионный ход, способ разрушить барьер недоверия между ящиком и народом. Руководство канала притихло. А после третьей «вокальной вставки» весь околотелевизионный люд заголосил хором, что это и есть самобытное свободное российское телевидение. Условие о новой песне в каждой передаче включили в контракт. Дальше ясно — первый концерт, первый диск, первое приглашение в сборный концерт в Кремлевский Дворец на День медика...
Все, ну абсолютно все складывалось отлично. Только вот подросший Николай, женившись и родив Семену двух внучек и внука, отдалился совсем. И хотя оставался вроде в рамках медицинской профессии, но стал пластическим хирургом — вместо серьезного дела кожу подтягивал. Зарабатывал, конечно, очень даже прилично, но уважения Семена не вызывал. «Бабкодел!» — обозвал сына во время ссоры из-за внуков Семен и так про себя звал его по сей день.
Да ладно, зачем Бога гневить? Горестей от сына он не знал и не ждал. Заноза в сердце сидела из-за Лиды...
Лида понимала, что счастлива в браке. Это если умом рассуждать. А на душе у нее давно покоя не было. Ровесница Семена, она уже много лет переживала по поводу своего возраста. Семен с годами расцвел, заматерел и превратился из угловатого худющего парня в красавца-мужика, с длинными до плеч волосами, гордым независимым взглядом, быстрой энергичной походкой. А главное — в нем обнаружился дар, бесценный для врача: уверенность в себе. Не показушная наглость, а та неколебимая вера в свои силы, что покоряла всех, кто оказывался рядом.
Лида выглядела тоже совсем недурно. По крайней мере, большинство малознакомых людей, встретив ее где-нибудь на презентации или светском рауте, куда их с Семеном в последнее время приглашали постоянно, выказывали сильное удивление на ее счет. А именно, услышав о троих ее внуках... И похоже, удивление было вполне искренним. Однако Лида переживала.
Конечно, она понимала, что смотрится куда лучше подавляющего большинства своих сверстниц. Да что там большинства — лучше всех! Конкуренцию ей могла составить лишь знаменитая балерина Полежаева. С детства натренированная, она и сейчас по полтора часа в день занималась у станка. А Лида-то была хороша сама собой, без станка, без изнуряющего фитнеса и практически без диеты.
Но двадцатилетние девушки выглядели лучше! И на Семена они бросали взгляды, прямо говорящие: захоти он, они ему не откажут...
Лида была натурой деятельной. Сложностей не боялась, умела и терпеть, и ждать, и, главное, довольствоваться тем, что есть у нее, а не завидовать чужому. А сейчас она растерялась. Время безжалостно отбирало у нее, пусть и не так хищно, как у других, упругость тела, натянутость кожи. Правда, блеск в глазах по-прежнему, под хорошее настроение, искрил такой, что этим проклятым двадцатилетним до нее было ох как далеко!