Одинокий аист на пике покосившегося телеграфного столба – грустное зрелище.
Пока же от грибных дождей родятся не только грибы, но и двойные радуги. Не хлеб, конечно, но все же…
Время собирать камни, и время разбрасывать камни. Или наоборот. Скорее наоборот. Итоговая фраза по логике своей должна быть положительной. Сейчас все говорят, что пора уже собирать. В общем, понятно.
С камнями-то в нашем отечестве, во всяком случае, проблем нет. Так я думал. Теперь понял простое: если уж у нас возникает проблема, то она есть. Она стоит на твоем пути к счастью стойко и молчаливо, точно часовой. Бюрократически принципиальна, как чиновник, и неподкупна, как камикадзе.
Пошел искать булыжник, чтобы использовать его в качестве груза для грибов. Представлял, что уже шагов через пять передо мной откроется огромный выбор, не меньше чем на выставке народного хозяйства. Я буду выбирать придирчиво и капризно, а того, который наконец глянется, стану мыть в теплой воде с мылом, любовно, как младенца.
Шел по деревне, будто прогуливаясь. Не объяснять же, что ищешь булыжник. Хотя почему, собственно?
Так вот всю жизнь всегда чего-то было стыдно, так и прожили в неуместной гордыне. А крестьяне между тем собирали на дорогах навоз. Пока мы сервировали стол и стыдились пятна на скатерти, они собирали навоз и сами для себя пекли хлеб, то есть, думаю я, жили правильнее, если, конечно, во мне не заговорил рецидив неонародничества (раз в три-четыре года это случается).
Булыжников, между тем, не было.
На полях монументально возлежали валуны ледникового периода. Но ни собирать их, ни разбрасывать колхоз не собирался. Что уж говорить о частном прохожем.
Где же другие-то булыжники, чтобы человеческой руке были впору? Неужели в смутное для него время все растащил пролетариат?
Наконец на краю села один посмотрел на меня из утрамбованной дороги, наподобие Саида, жалко улыбаясь не закопанной головой. А у меня с собой ни топорика, ни ножа, ни лопаты. Не готов я был к такому приключению. Потоптался немного перед неразрешимой жизненной задачей и принялся позорно подрывать булыжник пальцами, стыдливо, конечно, оглядываясь при этом.
Вспомнил, как два алкаша добывали из-подо льда бумажный рубль. Это, скажу я вам, была работа. Сколько в ней было трепета, любви, отчаяния и народного упорства. Ведь рубль надо было не просто добыть, но добыть невредимым и практически новеньким – кассирша в гастрономе была сказочно зловредна.
Моя работа не требовала, конечно, такого ювелирного мастерства, да и отчаяния в ней было меньше. Там, в конце концов, решался вопрос жизни и смерти, у меня же – только жизни.
Не помню, чем закончилось их предприятие, но булыжник я достал.
Надежда на романтическую встречу с изящным камнем, разумеется, рухнула. Мой булыжник был кривобок и неулыбчив, и с какой-то мрачной памятью в лице. Ну да мне ж было с него не воду пить, а для жизни и такой сгодится.
Я нес его обратно через все село. В окошки за мной наблюдали проницательные старухи (в деревенских домах свет не зажигают до слепой темноты). Я шел легкой походкой и зачем-то насвистывал. Потому что пора наконец всем нам становиться свободными людьми.
Топили с сыном баньку. Евдокия Васильевна (баба Душа) свою уступила – сама она уже год как по старости лет перебралась к сыну в соседнее село Амельчино. Топили, понятно, по-черному.
Познать глубину бытия, так же как и идиотизм быта, можно только без остатка погрузившись в них. Мы честно отдались приготовлению бани.
За дровами надо следить – огонь открытый. Не успеешь на свежем воздухе затянуться сигаретой, и банька вспыхнет. Благо, десятилетиями прогревалась и высыхала старательно.
Но как следить, когда в самой баньке через минут пять образовалось дыма больше, чем бывает при пожаре? Душник под потолком больше соответствовал своему названию, чем запланированной функции, то есть больше душил, чем дышал.
Старики советовали садиться или даже ложиться на пол – там время от времени можно глотнуть воздуха. Но то ли банька давно не протапливалась и чадила, то ли легкие у них были посильнее, чем у нас, однако на полу было так же невозможно дышать, как под потолком.
Дым переиначивал на горизонте ранний закат, цеплялся за мокрую траву. Яблоки плыли по его сизым волнам и через мгновенье возвращались на свои ветки. Все это прохожему представлялось, вероятно, чрезвычайно красивым. Но нам-то нужно было протопить баньку.