На посту военного атташе в Москве полагалось находиться не больше трех лет. Конечно, не стоило и надеяться, что это правило изменят ради меня. Трехлетняя командировка приближалась к концу, и это беспокоило Петра: он не хотел расставаться, всячески доказывая, что будет нуждаться во мне и после ее окончания. Аргументировал он это тем, что разведка и шпионаж приобрели главенствующую роль в «холодной войне» и являются важнейшим фактором сохранения мира.
Конечно, он был прав. Я думал точно так же. Но беспокоился он напрасно. У меня не возникало мысли выйти из игры: я был слишком захвачен большим международным спектаклем и своим местом за его кулисами, чтобы уступить это место кому-либо другому. Хотя из осторожности и не говорил ничего подобного. Кроме того, я впервые увидел что-то похожее на моральное оправдание моей скрытой от окружения роли.
Находились «проницательные» люди, которые после судебного процесса 1963–1964 годов характеризовали мою метаморфозу термином «промывка мозгов», который можно толковать по-разному. Однако любое толкование выглядит поверхностно по сравнению с точным анализом Петра Павловича, видевшего и знавшего мою роль изнутри. «Проницательные» же люди со своим, вероятно, проамериканским напором именно в «промывке мозгов» усматривали единственно возможное объяснение, почему человек моего происхождения и жизненного пути решил занять в «холодной войне» позицию против США.
Наверно, в то время мой выбор выглядел странным. Но я всегда был против того, чтобы находить непонятному слишком простые и хлесткие объяснения… Сам я не могу оценивать все так однозначно. Полагал и полагаю, что принадлежу к тем немногим, кто действительно мог видеть обе стороны медали. Короче говоря, мне было ясно, как думали и действовали антиподы. И сравнение тут было далеко не в пользу США.
Мою работу в Москве Стокгольм находил удовлетворительной. 1 июня 1951 года мне было присвоено звание полковника. Неожиданно, но приятно: значит, я восстановил кое-что из утраченного престижа. Вырисовывалась довольно ясная перспектива: идти по линии службы в атташате.
Но присвоение звания, к сожалению, устанавливало и четкий предел в дальнейшем продвижении: пенсионный возраст начинался с пятидесяти пяти лет. Этот факт не мог не повлиять на мои действия за «железным занавесом». Оставалось еще лет десять, но мысли уже занимал неизбежный вопрос: что делать после? Иногда, когда Петр утомлял меня своими рассуждениями, я снова возвращался к этому. Неудивительно, что в конце концов мне в голову пришла идея, которая теперь выглядит поистине ужасной.
«Почему не воспользоваться ситуацией? – думал я. – Избежать всей этой путаницы с фирмами и предпринимателями при получении будущей работы и решить проблему занятости уже теперь. Разве это не реально?» Мое положение было достаточно прочным, чтобы получить примерно то, чего я хотел. Особенно после присвоения звания полковника, которое Петр Павлович, имея в виду возможности контактов, воспринял как большой шаг вперед.
Я знал, что в советской разведке существовала особая форма службы по контракту. Сергей как-то говорил, что он на особой службе, которая дает право на пенсию.
Мне тоже захотелось заключить такой контракт – с условием в отношении пенсии. Моя фантазия разыгралась. В будущем можно было бы осесть в каком-нибудь удобном месте в Европе. Вспоминать всю свою напряженную жизнь, состоявшую из ярких, а порой и весьма рискованных событий – в конце концов, разве я не заслужил спокойную, обеспеченную старость?
Сейчас я пишу эти строки с острым чувством нереальности. Кажется, что не о себе, а совсем о другом человеке. Как я мог оказаться до такой степени захваченным шпионской горячкой? Пусть даже перипетии «холодной войны» и внушали мне чувство морального оправдания! В последние годы я много раз спрашивал себя, был ли тогда действительно в полном умственном здравии? Не это ли «проницательные» люди называли «промывкой мозгов»? Обладал ли Петр Павлович разновидностью какого-то гипнотического влияния на меня? Вообще, что со мной происходило?
Нет никакого смысла рассуждать о том, чего уже не изменишь… Я подписал контракт, который и определял мои действия вплоть до горького конца.
По мере того как шло время, росло и мое чувство ответственности по отношению к организации, которой я принадлежал. Это легко понять. Я утратил ответственность по отношению к своей стране и своему роду войск. Я утратил ответственность по отношению к своей семье: глава семьи не должен подвергать себя и ее такому риску. В духовном мире человека образуется брешь, когда он растрачивает моральные ценности. Теперь у меня оставалась только одна ответственность. Вернее, неизбежность…