—Ну, ладно, ты кусаться не будешь? — на всякий случай спросил один из них.
—Нет, братцы, — миролюбиво ответил Димка, — это у меня от холода зубы стучат! Рыбаки помогли ему вытащить затонувшую лодку, вычерпать из нее воду, затем взяли ее на буксир и тронулись к сопке, навстречу наступающему дню. Утренняя зорька была в разгаре. Утки тянули на дневку дружно и часто подсаживались к моим чучелам. Особенно хорошо шла чернеть. Она появлялась невесть откуда и бесстрашно плюхалась между ними. Более осторожно присаживались кряквы, к которым я наконец пристрелялся. Оказывается, беда моя была в том, что, стреляя на стенде, я привык к большим скоростям и, конечно же, мазал по медленно летящим уткам. Как только я это понял, все встало на свои места.
Табунок свиязей начал разворот на мои чучела и вдруг резко взмыл вверх. Пытаясь выяснить причину их испуга, я заметил сначала концы шестов, потом две человеческие фигуры. Плен мой окончился. Спустя несколько минут появились два пожилых ондатролова. В их лодках лежали капканы и тушки ондатр.
Ондатроловы воткнули шесты и закурили. Они уже знали о нашем присутствии в этих местах и потому не удивились мне. Их зависть и восхищение вызвал мой табун чучел.
—С этакой кучей можно насшибать уток, - одобрительно сказал один из них. На вид ему было лет под шестьдесят. Лицо его украшал нос таких размеров, что я до неприличия долго не мог оторвать от него взгляда. Мы поговорили с четверть часа, и они собрались отплывать, когда обратили внимание на Цицерона.
—Да это никак собака Бурика? — спросил носатый. Я подтвердил.
—А что это ты ее повязал? — с удивлением спросил второй.
—А она взбесилась, — пошутил я.
—Да ну?
—Посмотри сам, — ответил я, доставая нож. Ондатроловы удивленно и настороженно наблюдали, как я перерезал веревки на собаке. Пес, почувствовав свободу, с удовольствием вытянул лапы, затем, взвившись в воздух, в немыслимом прыжке перескочил с кормы на нос лодки и злобно оскалил зубы на пришельцев. Ондатроловы поспешили ретироваться.
—Эй, друзья! — закричал я им вслед. - Как мне выйти к Большому озеру?
—Чего? - не поняли они.
—Где протока к Большому?
—Да ты же стоишь на ней, шалый!.. — донеслось до меня. Это было жестоко! Я действительно стоял в самом устье протоки, и стоило мне пересечь жалкую поросль камышей, как оно открылось бы передо мною. Свернув свой табор, я устремился к ней и вскоре увидел Большое озеро. Солнце начало припекать, и я, сбросив меховую куртку, •остался в лыжном костюме. В неподвижной воде, как в зеркале, отражались берега озера. Отрегулировав карбюратор на самую экономичную смесь, я перегнулся за борт, чтобы прочистить контрольное отверстие охлаждения мотора. В этот момент глухо рявкнул пес, что-то тяжелое ударило меня в спину, и я, не удержавшись, полетел в воду.
Первое, что я увидел, вынырнув на поверхность, была удирающая лысуха и плывущий за ней пес. Второе сделало мою кровь холоднее октябрьской воды. Лодка! Моя лодка, как норовистая лошадь, сбросившая седока, уносилась от меня со скоростью двадцати километров в час. Растерявшись, я совершенно бессмысленно шагал за ней по пояс в воде, с трудом вытаскивая ноги из илистого дна. Хорошо еще, что вывалился я на мелком месте, хотя, будь лодка дальше от берега - не вылетела бы эта проклятая лысуха и пес не столкнул бы меня в воду.
Барахтаясь в воде, я заметил, как нос моторки стал отклоняться - под действием винта началась циркуляция. Больше всего в тот момент я опасался, чтобы лодка, описывая круг, не зацепила противоположный берег; если бы это случилось - песенка моя была бы спета. Переплыть на другой берег было невозможно, пройти пешком тоже негде - вокруг на многие километры раскинулась трясина. К счастью, этого не случилось — дюралька не задела берег: продолжая описывать круг, она шла ко мне. Теперь моя жизнь зависела от расчета. Я стоял за кругом циркуляции, и эти круги становились все меньше. Чтобы выйти на ее курс, пришлось торопливо брести в глубь озера. Становилось все глубже, вода дошла до подбородка. Плыть в резиновых сапогах и одежде было трудно. Стараясь быстрее избавиться от сапог, я разрезал их ножом. Лодка приближалась и скоро должна была пройти мимо. С отчаянием обреченного я оттолкнулся от дна и поплыл. К месту встречи я успел, но, глянув на несущуюся металлическую махину, понял, что она убьет меня. Полуобморочное оцепенение... и вдруг, прорывая его, мелькает мысль! Последний шанс на жизнь - удар ногами по налетевшему носу лодки! Меня перевернуло, борт дюральки скользнул по спине, но сама она, вильнув вправо, на полном ходу влетела в тростники. На обратном пути к берегу меня шатало как пьяного. Пес уже сидел в лодке, и, странное дело, я не испытывал к нему никаких чувств. Меня всего трясло, как в лихорадке, и только после того, как я переоделся во все сухое, дрожь постепенно прекратилась.
Не дойдя до берега десяток метров, мотор сбросил обороты и остановился. Бензин кончился. Шли третьи сутки нашего пребывания на охоте. Первый блин вышел комом.
3
Остаток дня ушел на сборы. Я сушил одежду, Илья с Димкой чистили и мыли свою лодку - грязи в нее нанесло изрядно. Часам к четырем дня приехал директор промхоза с приемщиком дичи. Они поинтересовались, как идут дела, и мы бодро заверили, что хорошо, что эти дни посвятили знакомству с местами, умолчав о деталях этого знакомства.
Не успел скрыться их бот, как оказией вместе с рыбаками приехал Кудзин, главный охотовед управления охотничьи-промыслового хозяйства. С Кудзиным мы были знакомы давно: и по периоду подготовки к охоте, и по стенду, на котором встречались не один год. Он совершал инспекторскую поездку и сейчас хотел воспользоваться нашей лодкой, чтобы добраться к одному из живших на отшибе егерей. Нам было по пути, и на следующее утро мы тронулись в путь.
Кудзин отлично знал эти места, потому и взял на себя обязанности лоцмана. Наш путь лежал через озеро Тростниковое к устью реки Илистой. Озеро Тростниковое, скорее залив, чем озеро, соединяется с Ханкой двумя протоками. Оно километров шести-семи в длину и до полутора километров в ширину. По рассказам местных жителей, оно получило свое название из-за лебедей, которые останавливаются на нем во время пролета. И действительно, не успели мы въехать в озеро, как увидели четырех белоснежных птиц, плававших на его середине. Мы пересекли Тростниковое и по узкой проточке вошли в озеро Лопухово. Вот уже не знаю, почему оно получило такое несправедливое название. Ведь это было озеро лотосов! Лотосы давно отцвели, но даже в пожелтевших круглых листьях чувствовалось величие цветка. Кроме лотосов на озере росли лилии, кувшинки, курослеп, водяной орех. Видимо, эти места правились маньчжурским кряквам, от грохота наших моторов они начали подниматься на крыло из ближайших тростников. Вскоре показалась роща, а возле нее просторный, с большой застекленной верандой дом егеря. От озера к дому вела прорезанная в плавунах дорожка. И дом, и все пристройки стояли на сваях. Берег хоть и казался твердым, но под ногами проступала вода.
На небольшой деревянной пристани нас встретил егерь. Это был кряжистый, но какой-то рыхлый старик. Узнав Кудзина, он засуетился. Мы вышли на пристань, и нам бросились в глаза связки уток, развешанные на степе дома. На жердях сушилось несколько пар резиновых сапог. Все выглядело так, будто здесь находится бивак. - Что это? — спросил Кудзин, указывая на уток. Глаза его прищурились и недобро посмотрели сквозь толстые стекла очков. Стрельченко, так звали егеря, еще больше засуетился и начал что-то невнятно бормотать про родственников и местное начальство. Кудзин слушал оправдания молча, потом повернулся к нам.
—Собственно, за этим я сюда и приехал, — сказал он. — Мне давно говорили, что он устроил здесь кормушку, — кивнул он в сторону Стрельченко.
—Ну, ладно. Спасибо, и ни пуха ни пера, — начал он прощаться с нами. — А я сейчас займусь этими родственниками. Каким будет это занятие, я знал. Костя был непримиримым к браконьерам. Представляя, что здесь произойдет, я спросил его, как же он будет выбираться отсюда.