– Почему время от времени? – спросил он, прихлебывая из своего бокала.
Я тоже отхлебнула глоток вина.
– Чаще не выходит. Понимаешь, мне интересны необычные, но реальные истории. Невыдуманные. Что случается, о том и пишу.
– Невыдуманные… – задумчиво повторил он. – Да… Я тебя понимаю. У нас сейчас такие дела творятся… Покруче боевиков и пострашнее страшилок. Вот и я… – снова начал было Еремей, но продолжать не стал.
– А где, кстати, Клавдея? – перевела я разговор. – Что-то я ее не вижу. Читала в твоем интервью, что ты с ней не расстаешься.
– Пойдем, покажу.
Мы прошли в спальню. Он вытащил из-под кровати обувную коробку. Открыл.
В ней сидела маленькая черепашка.
– Ой! Какая прелесть!
Я погладила панцирь.
– А почему она не ползает?
– Сейчас.
Он достал черепаху из коробки и опустил на прохладный пол. Она поползла в сторону гостиной, странно приволакивая ногу.
– Что у нее с ногой?
– Она всегда прихрамывала. Я как-то зашел в зоомагазин… – Он пояснил: – У меня действие одного романа разворачивается вокруг контрабанды редких животных. Смотрю, сидит эта прелесть в террариуме. Грустная такая. «Не продается?» – спрашиваю. – «Не берут» – отвечает продавец. – «Что так?» – «Она бракованная. Сразу не посмотрели, а теперь не можем продать». – «Что с ней?» – «Лапу повредили, когда везли».
Мне ее жалко стало. Такой облом в самом начале – и судьба ее черепашья наперекосяк. «Я ее беру», – говорю. Купил и назвал КлавдЕя. У меня бабушка из деревни. Она соседку так кликала. На сельский манер: «Клав-де-е-я…»
Я кивнула. Деревенский говор я тоже знала, моя мама – фольклорист.
– Кстати, ты ведь знаешь, КлавдЕя означает «хромая». Я Клашу сделал героиней романов. У моего следока Белова тоже есть черепашка, как символ дотошности и удачи – тише едешь, дальше будешь. Ну и долголетия тоже.
– Да, запоминающаяся фишка. Вот только насчет долголетия… Зачем же ты убил этого… ну, Белова своего?
– Сказал же, больше не буду Егором Крутовым. Начну с начала. Считай, с нуля. Есть у меня одна задумка. Но пока рано об этом говорить.
Рано так рано. Выпили, включили «ящик». В Мумбае ликвидировали последствия нападения боевиков. Обгорелые фасады зияли проемами выбитых окон, но на лицах прохожих уже появились улыбки, а о теракте заговорили в прошедшем времени. Интересно, приедет завтра мой слесарь или нет?
Теперь каждый мой утренний визит к стойке портье напоминал никчемный, но непременный ритуал.
– Приехал? – как заведенная спросила я.
Сейчас девушка снова разведет руками и я пойду на пляж. Девушка радостно заулыбалась и, как обычно, посулила:
– Завтра, завтра…
– Послушайте, – возмутилась я, – уже пять дней прошло. Пять! – И растопырила пальцы перед ее смуглым носом. – Сколько можно?!
– Завтра, завтра… – еще приветливее повторила она.
Я безнадежно махнула рукой и отправилась к морю. Ни Паши, ни Еремы еще не было. Ерема приходил часа на полтора позже, говорил, что с утра любит побродить по городу. В городе интереснее было гулять по вечерам – музыка, иллюминация, лавки, рестораны. По утрам пусто и тихо. Но, может, ему так больше нравится? Неспешно подошел Паша.
– Привет!
Он опустился на соседний лежак.
– Привет, – кивнула я, – а Ерема где?
– Скоро будет.
Мне как-то неловко было говорить с Павлом. Вот назвали человека «рабом», и уже чувствуешь себя с ним не на равных. Хотя, что особенного? «Литературный раб» – профессия как профессия, не хуже других. Впрочем, тут же подумала я, разница между писателем и литрабом такая же, как между золотоискателем и золоторем. По звучанию похоже, а отношение разное.
– Ты с Рэмом давно знакома? – первым начал разговор Павел.
– Мы в газете вместе работали. Лет семь назад.
– Ты, вроде, тоже пишешь? Рэм говорил.
– Это случайно вышло. Я, когда из газеты ушла, агентство «Кошкин дом» открыла. Как сейчас говорят – поменяла карму. И точно. Жизнь сразу кардинально изменилась.
– В лучшую сторону? – заинтересованно спросил Паша.
– Это как посмотреть, – прикинула я. – Раньше жила – горя не знала. А тут вдруг со мной стали происходить странные истории. По большей части уголовные. Ну я одну такую байку в газете написала. Потом вторую, третью. Так и пошло… Сначала стремно было, а теперь вроде как привыкла.
– Хороша привычка – в дерьмо влипать, – посочувствовал Павел.