— То, что ты со мной сделал, вызывает у меня отвращение.
— Ну, это был шанс для меня получить удовольствие от этой маленькой подставы, которая так несправедливо благоволила мне, — прорычал Алекс, собираясь сорвать занавеску с карниза.
Я поймала ее и вернула на место. Я тяжело сглотнула и попыталась вернуться к нему. Мне не нужно было испытывать удовольствие, чтобы он подумал, что я его испытываю. Раньше я была отличницей на театральных курсах. Я умела играть.
Я не сводила с него глаз, снова потираясь между ног и перебирая пальцами свой клитор, когда он снова начал гладить себя. У него перехватило дыхание, когда я застонала и подалась бедрами вперед. Я не была уверена, что он знал, что я притворяюсь, так как подняла другую руку к груди и сжала свою грудь.
— Блядь, О, — простонал он, когда его удары участились. — Я хочу накрыть тебя своим ртом.
Я не хотела этого. Я покачала головой и подняла ногу, поставив ступню на край ванны, чтобы он лучше видел мою раздвинутую киску. Я ввела пальцы внутрь себя и застонала. По капающей с его головки струйке спермы и неровному темпу его ударов я поняла, что он вот-вот кончит. Я успею снять с него напряжение прежде, чем он успеет накрыть меня своим ртом.
— Давай со мной, — сказала я ему, откидывая голову назад и трахая себя. Я сымитировала оргазм, и он, не колеблясь, шагнул ко мне и сжал в кулак мои волосы. Он толкнул меня на колени.
— Наклонись назад, — сказал он, сжимая основание члена рукой, чтобы не дать себе кончить раньше, чем я окажусь там, где он хотел. Я выгнула шею, и он стал гладить себя над моим лицом. Его теплая сперма окрасила мои губы, и я боролась с желанием захлебнуться. Он втирал свою сперму в мои щеки, пальцем проталкивая ее в рот. Попытка побороть рвотные позывы оказалась тщетной, как только соленый вкус попал мне на язык.
— Хорошая, блядь, девочка, — стонал он, поглаживая меня по щеке.
Мне не нравилось, что он кончал мне на лицо, словно владел мной, но еще больше я ненавидела, когда он входил в меня. Поглаживание им его члена было лучше, чем если бы он трахал меня. Еще один день моя киска была в безопасности, но моему лицу и рту не повезло.
АЛЕКСЗАНДЕР
Я посмотрел на нее сверху вниз. Моя сперма покрывала ее милое лицо. Ее большие глаза смотрели на меня, и на мгновение я почти забыл, что мы занимались этим не по обоюдному согласию. Она не хотела ничего из этого, и я знал, что она симулировала свой гребаный оргазм, но меня волновало только то, что я выплеснул свой поток на ее лицо.
Я отстранился, отступая к двери. Она вышла из душа, чистая и выглядела еще слаще, а ее темные волосы прилипли к шее. Я хотел ее так чертовски сильно, даже несмотря на то, что мои яйца были пусты. Я был одержим. Одержим ею, блядь. И чем больше я думал об этом, тем меньше мне казалось, что я принял лучшее решение, приведя ее в свою комнату. Важно было не просто трахать ее все время, потому что Гуннир тут же бросил бы ее задницу обратно в подвал. Я должен был доказать, что это делается для нашего блага, а не только для меня.
— Не одевайся, — сказал я, таща ее через холл, ее обнаженное тело было завернуто в одно лишь тонкое полотенце.
Когда я закрыл дверь, ее глаза зажмурились, и я понял, что она думает, что я планирую с ней сделать. Я хотел, поверьте, хотел, но вместо того, чтобы поднять на нее руку, я потянулся за комод, в шкаф и взял фланелевую рубашку. Адреналин, бурлящий в ней при мысли о том, что ее снова возьмут, заставил ее дрожать всем телом, и я одел ее. Я застегнул все пуговицы, вплоть до верхней, медленно скрывая ее кожу с каждым дюймом, на который поднимались мои пальцы. Я отступил назад и уставился на нее.
Она выглядела чертовски сексуально в моей рубашке. Ее грудь упиралась в ткань, проверяя на прочность три верхние пуговицы. Она все еще была обнажена по пояс, поэтому я потянулся к ящику и протянул ей пару своих боксеров. Ее губы скривились при виде них, но она не отказалась лишь отказавшись, чтобы я помог ей надеть их. Все-таки в них она чувствовала себя лучше, чем в юбке. Они защитят ее чувствительную кожу от пола. Она сможет поблагодарить меня позже.
Я прикрепил ее цепь к якорю на полу и сел на край кровати, чтобы посмотреть, как она влезает в боксеры. Она выгибала тело, чтобы скрыть то, что я уже видел и что мог бы увидеть снова, если бы захотел. Надев их, она села на пол в углу и прислонилась к стене.
И что теперь? Умно или нет, но я сделал это. Я затащил свою игрушку в свою комнату и теперь не знал, что с ней делать. Гуннир, вероятно, уже спал, и я не хотел рисковать и будить его, навязываясь ей. Она бы закричала. Она будет брыкаться и драться. Я вытеснил эти образы из головы. Это слишком возбуждало меня.
Мой взгляд упал на шкаф, и меня осенила идея. Когда я встал с кровати, ее мышцы напряглись, и она подтянула колени к груди. Я не стал просить ее расслабиться. Это бы не помогло. Она знала, почему оказалась в этом доме, и я не стал бы обманывать ее, чтобы успокоить. Мы с братом не были похожи друг на друга, но все равно были сшиты из одной ткани.
Я подошел к шкафу и достал с пола скомканное одеяло. Положив его перед ней, я развернул нитяные края и обнаружил потрепанную картонную коробку, в которой лежала игра в шашки.
— Ты умеешь играть? — Спросил я.
Она оторвала от меня взгляд, чтобы посмотреть на коробку, и кивнула.
— Хорошо. Я пытался научить Гуннира играть, когда мы были маленькими, но у него ничего не получалось. — Я вытащил доску из коробки. Шов посередине давно порвался, но в игру можно было играть и на двух секциях. Я расставил на доске черные и красные фигуры: красные - перед ней, черные - передо мной. Я всегда играл черными фигурами, потому что они ходили первыми.
В середине первой партии она наконец заговорила.
— Почему ты прячешь это в своем шкафу?
Я пожал плечами и взял одну из ее фигур.
— Гунниру это не понравится. Он бы сжег это, если бы нашел.
Мой ход открыл для нее возможность, и она перепрыгнула через две мои шашки, захватив обе.
— Почему?
Когда она спросила о моей матери в подвале, я не хотел говорить об этом, но чем это может повредить сейчас? Она же не могла рассказать кому-то еще о том, что мы обсуждали.
— Моя мама играла со мной в эту игру, и он не любит напоминаний о ней, потому что считает, что она сделала меня мягким. —Я передвинул одну из своих фигур вперед на доске.
— Ты не кажешься мне очень мягким, — пробормотала она.
— Это твой ход, — сказал я.
Она изучала доску.
— Ты так и не сказал мне, что случилось с твоей мамой. Я могу только предположить, что она умерла. — Ее рука двинулась к красной шашке, но она отдернула палец и продолжила размышлять. — Если так, значит, у нас есть что-то общее.
— Твоя мать покончила с собой?
Она толкнула одну из своих шашек вперед, открывая мне возможность. Я набросился на ее шашку и забрал ее.
— В каком-то смысле, наверное, — сказала она. — Она решила остаться с моим отцом, а он умеет лишать тебя желания жить.
Мой ход сделал меня уязвимым для еще одного двойного прыжка. У меня оставалось не так много фигур на доске после того, как она взяла эти две. Делая следующий ход, я подумывал рассказать ей, как умерла моя мама, но не хотел давать ей никаких идей.