Артуро де Рейес привез с собой дочь, светловолосую, длинноногую застенчивую девушку лет восемнадцати, которая бросала влюбленные взгляды на Макса, и в голове у Линнет что-то сработало.
— Это не Антония? — шепотом спросила она Дину.
— Нет, это Трини, — ответила Дина. — Я познакомлю вас. Они с Максом двоюродные или троюродные — уж не помню какие брат и сестра. Она очень молода, но безукоризненно воспитана и очень милое дитя. Существует небольшая вероятность…
Неужели она действительно имеет в виду… — подумала Линнет скептически… В наше время браки не замышляются вот так просто… Но, поговорив несколько минут со скромной испанкой, она поняла, что Дина была недалека от правды. Но тому, как «кузен Макс» постоянно возникал в разговоре и как глаза девушки неотступно следовали за ним, было ясно, что Трини была бы не против.
Совершенно очевидно, что с ней у него не будет проблем, подумала Линнет. Она обожает его и будет знать свое место. Но она казалась слишком тихой и хрупкой, чтобы удержать такого мужчину. Выяснилось, что в отличие от кузена Макса, Трини любит лошадей и сельскую жизнь. Как она справится с существованием в золотой клетке «Кафавориты»? Конечно, Максу ничего не будет стоить разбить ее сердце, но, может быть, он станет добрым и снисходительным мужем для застенчивой и молодой жены?
И вдруг Линнет заметила, что Трини потеряла нить разговора. Она смотрела через плечо Линнет, взгляд ее выражал одновременно восхищение и досаду, и Линнет повернулась, чтобы увидеть предмет ее зачарованного внимания.
— Антония! — выдохнула Трини, и в ее голосе прозвучало смирение. — О, какая же она красавица!
И, действительно, она была красива в простом узком платье серебристого цвета с рукавами, пышно собранными от плеча до локтя и обтягивающими руку до запястья; ее черные, как смоль, волосы падали длинным блестящим каскадом на одно плечо, подчеркивая высокие, прекрасно вылепленные скулы и продолговатые золотистые глаза; загадочная улыбка сопровождала ее торжественное появление, в ней сквозило наслаждение от собственной уверенности в том, что все другие женщины в комнате в сравнении с ней выглядят простушками. Это была та девушка, с которой Линнет видела Макса в «Баре Гарри» в первый день своего приезда в Венецию.
Трини, может быть, и подошла бы. Она дальняя родственница и очевидно более приемлема. Но Линнет видела, что Трини понимает, что проиграла, что не может выдержать конкуренции': с этой сногсшибательной итальянкой, руки которой Макс сейчас держал в своих руках, а она подставила ему щеку для поцелуя. Если это была ее соперница, то Трини, по-видимому, потерпела поражение, и на ее хорошеньком юном личике была написана печаль.
Мы обе проиграли, малышка, подумала Линнет, и ее совершенно неожиданно охватило холодное, яростное чувство опустошенности, настолько сильное, что ей пришлось отвернуться и сделать вид, что она выбирает закуски на подносе, которыми обносила гостей одна из горничных.
Пальцы ее дрожали, дыхание в груди перехватило, и она опустила глаза, моргая и пытаясь прогнать пощипывание в глазах. Она ожидала чего-то такого. Нечего себя обманывать, это так; она ожидала этого, но делала вид, что не понимает перспективы с обреченностью загипнотизированного кролика, который не может сдвинуться с места при виде с шумом и огнями приближающегося локомотива. Она отказывалась признать очевидность, запрещала себе думать о ней, и отказывалась называть это своим именем до самого последнего момента, когда уже не найти места, где можно спрятаться. Но теперь, когда она увидела его держащим руки Антонии, больше нельзя было не понимать, что то, на что намекала Дина, — правда: Макс был мужчиной в расцвете сил, который должен любить и быть любимым.
Но она не могла вынести этого. Потому что любит его. Вот и все. И в этом был весь ужас.
— Трини, как я рада снова видеть тебя, дорогая! И как прекрасно ты выглядишь!
Глубокий обольстительный голос звучал совсем рядом, и Линнет почти подавилась кусочком копченой лососины, видя, как обнимаются обе девушки Трини, принужденно, как деревянная кукла, Антония с мягкой грацией и истинно королевской уверенностью.