— Проклятье! — прорычал позади нее надзиратель, но было уже слишком поздно…
Сначала она чуть не соскользнула в пропасть ногой, но быстро выровнялась, снова поднимая ступню на скользкую почву. Но этого было достаточно: в то злополучное мгновение она схватилась обеими руками за одну рукоятку, и тележка накренилась… С угрожающим грохотом задвигались в ней драгоценные камни… Баланс был потерян. Один йамимар перекатился через край и, поблескивая, ударяясь о выступы, полетел вниз, в бездну… Следом — второй, третий… С криком отчаяния Исмин попыталась перехватить их, но это было ее последней и роковой ошибкой: стоило ей отпустить рукоятки тележки, как та тут же перевернулась. Оставшиеся камни быстро полетели в пропасть…
Семнадцать драгоценных камней стоимостью в пятьдесят садитов.
На эту сумму влиятельный патер мог бы купить себе небольшой приозерный домик, или двадцать пять коров, или пять скаковых жеребцов лучшей породы… Но что теперь? Камни, поблескивая гранями, укатились во мрак, и попытаться достать их оттуда означало бы отправить человека на верную смерть: по местным легендам, внизу водились артахесисы — бесплотные твари, пожирающие все живое до последней косточки… Именно артахесисам отдавали провинившихся рабов. Один раз Исмин и сама слышала, как чьи-то невидимые зубы разрывают человеческую плоть…
А теперь, возможно, ей и самой в наказание за провинность предстояло стать ужином для этих жутких тварей.
2 глава
В том, что ей грозит жестокое наказание, она даже не сомневалась.
Скорей всего, ее бросят на растерзание артахесисам. А перед этим еще хорошенько исполосуют плетьми, чтобы вся спина была в кровавых шрамах… Тварям из шахты нравится запах крови.
Всемогущий Эрон! Неужели за свою короткую жизнь она успела кому-то навредить, да так, что верховный бог проклял ее и обрек на смерть? Или, быть может, смерть — это награда, избавление? Избавление от боли и страданий… Может, ей следует не роптать, а благодарить за это?
Мысли в ее голове путались. Балансируя на краю обрыва, Исмин сначала посмотрела вниз — она привыкла, уже даже голова от этого не кружилась, — а потом оглянулась назад, слыша за спиной угрожающе быстрые шаги.
— Я не… — только и успела пробормотать девушка, прежде чем хлесткий удар обрушился на ее лицо. Голова дернулась в сторону, в глазах вспыхнули искры и тут же выступили слезы, а уже в следующее мгновение стражник, крепко вцепившись пятерней в ее длинные белые волосы, волок ее за собой по земле.
Краем уха, выпутывая сознание из обволакивающей боли, Исмин слышала, как зашептались вокруг другие рабы. Они побросали инструменты и только что выкорчеванные из земли драгоценные камни, поднялись на ноги и смотрели на то, как ее тащат по широкому проходу.
— Бедняжка…
— Что с ней теперь будет?
— Яма. Плети. Артахесисы…
— Она ведь еще почти ребенок!
— Нельзя так!
— Исмин, малышка Исмин…
Последний голос принадлежал Заре, ее единственной подруге здесь, на рудниках. Они познакомились где-то год назад — а может, больше или меньше, недели и месяцы здесь нельзя было сосчитать и записать, да и писать Имин умела едва-едва. Девушки сразу сблизились. Они помогали друг другу по работе, в жаркие дни делились друг с другом водой, а в холодные спали, крепко обнявшись и зарывшись вместе в ворох грязных тряпок. Когда Исмин только начала кашлять, Зара добыла для нее где-то корень солодки и отпаивала ее самодельным сиропом. На какое-то время горло Исмин и вправду прочистилось, и кашель перестал мучить, но потом все равно вернулся… Добыть лекарство второй раз Заре не удалось. Но Исмин все равно любила ее горячо и нежно, по-сестрински, тем более что ее настоящая сестра Исин была сейчас далеко, а может быть, даже мертва…
— Маленькая мерзавка!
Голос главного надзирателя рудников звучал хлестко и почти визгливо, а может быть, так было потому, что он нервничал. Исмин не смела поднять на него глаза, но знала, что он облачен в короткую светло-серую тогу, поверх которой надет кожаный жилет с широким ремнем и закрепленными на нем хлыстами разной длины и толщины. На шее у него была цепь с вплетенными туда йамимарами, на ногах — кожаные сандалии. Зараба не был патером, но все равно имел большое влияние в обществе. У него было несколько вилл: не только в столичном Кринисе, но и в Антуме, и в Кишаре. Вглубь рудников он спускался очень редко, но сейчас был именно такой случай.
— Ты знала, что патер Мэгли собирается сегодня отужинать в моем доме? И что я и моя жена были заняты подготовкой к этому важному визиту? — снова взвизгнул мужчина, и Исмин опустила голову еще ниже, пролепетав едва слышно:
— Нет, мой господин.
— И вместо того, чтобы следить, как рабы украсили дом и приготовили ужин, я должен был спуститься в эту яму! Знаешь, чем провоняет теперь моя тога? Она провоняет дерьмом! — последнее слово он произнес на особенно высокой ноте, так что Исмин невольно поморщилась, а два других надзирателя, стоящих поодаль, отшатнулись.
— Господин, мы не настаивали на вашем личном присутствии на наказании, — попробовал оправдаться один из них.
— О нееет! — протянул с усмешкой Зараба. — Я должен был взглянуть на рабыню, которая уронила в пропасть почти два десятка отборных йамимаров стоимостью в пятьдесят садитов!
У Исмин горели уши. Ей было и страшно, и стыдно… Но больше всего хотелось, чтобы это наконец закончилось. Пускай Зараба снимет с пояса свой самый длинный и толстый кнут и отхлещет ее по спине до кровавых рубцов… Пускай сбросит ее в бездну в лапы артахесисов… Она слишком устала. Смерть будет истинным избавлением…
Зараба и вправду отстегнул от пояса кнут. Исмин услышала характерный щелчок и вздрогнула. Все тот же надзиратель опять попробовал вмешаться:
— Господин, вам предстоит праздничный ужин, стоит ли марать руки?
— Молчать! — взвизгнул мужчина. — Привяжите ее!
В низком каменном помещении стояла деревянная конструкция: два столба, вбитых накрепко в землю, на расстоянии полутора метров друг от друга, высотою в два метра, наверху между ними — широкая перекладина.
Перебросив через перекладину две веревки, надзиратели быстро привязали Исмин за обе руки. Потянули вверх, затянули узлы покрепче…
Исмин едва-едва стояла на кончиках пальцев. Подмышками и в плечах резало от боли. Казалось, руки вот-вот вылетят из суставов, и она повиснет на собственных сухожилиях…
До этого ее никогда так не наказывали. Били — но обычно прямо во время работы за то, что была нерасторопна, неаккуратна, невнимательна… За то, что могла выронить из дрожащих рук драгоценный камень или задремать во время смены… Но ее никогда не привязывали и не хлестали, отсчитывая удары. Сегодня же было именно так, и только визгливый, громкий голос Зарабы, сопровождавший каждый удар кнутом по обнаженной спине, не давал ей сразу же провалиться в полузабытье.
— Три! Четыре! Пять!
Кнут свистел в воздухе, между ударами щелкал по каменистой почве, разбрызгивая вокруг себя кровь. Несколько раз Исмин вскрикнула, но ее голос потонул в маленьком помещении с каменными стенами.
— Тринадцать! Четырнадцать!
Каждый раз кнут как будто впивался в кожу раскаленным железом, на мгновение прилипал к окровавленной спине, а потом отрывался, оставляя новый рубец, новую рану… Девушка теряла сознание, боль от ударов и боль в плечевых суставах уже почти не чувствовалась.
— Восемнадцать! Девятнадцать!
Тога и жилет Зарабы были в крови.
— Достаточно.
Исмин не поняла, когда все закончилось. Не почувствовала она и того, как ее сняли с перекладины и, обнаженную, оставили лежать на холодном каменном полу. Почему же они не бросили ее артахесисам? Неужели ждали, когда она придет в себя, чтобы вдоволь насладиться криками, когда острые зубы будут рвать окровавленную плоть?