— И что теперь? — Кера посмотрела на него задумчиво. Этот мужчина нравился ей, но она не знала его, не любила его, не хотела за него замуж… Ей лишь было интересно, что он собирается делать.
— Я добуду эти деньги. Или просто выкраду тебя. Но лишь когда ты сама захочешь этого… В моих глазах ты не рабыня, а свободная женщина.
— Почему ты сразу не рассказал обо всем? Зачем было нужно ждать, когда я отдамся тебе? — удивилась девушка.
— Я пока совсем не знаю тебя, — признался мужчина. — И ты меня тоже. Но если бы я сказал, что влюблен и что хочу освободить тебя, как я мог бы быть уверен, что ты искренне хочешь меня, а не ложишься со мной в постель, чтобы стать свободной?
— Но я не хочу быть свободной, — возразила Кера. — Я рабыня с рождения. Моя мать и мать моей матери были рабынями. К чему мне свобода? Я не знаю, что мне с ней делать.
— Я покажу тебе, что с ней делать, — пообещал Литий. — И ты захочешь освободиться. А пока у нас есть еще семь дней, чтобы заниматься любовью и гулять где вздумается… Я обещал показать тебе свою мастерскую. Ты все еще хочешь посмотреть ее?
— Да, пожалуйста, — Кера кивнула.
— Тогда одевайся, сначала нам нужно позавтракать.
Он притянулся к ее губам, чтобы поцеловать, и девушка не отпрянула, хоть и не испытывала к нему никаких чувств. Впрочем, девственная кровь, которой были измазаны ее бедра, говорила о другом.
— Добро пожаловать, Каа-Тсетта, вы — самый дорогой гость в нашем доме, — госпожа Мариса лично отворила ворота виллы и впустила ведьму-целительницу во двор поместья.
— О, эти бойцовские школы, проклятые всеми богами нашего мира, — мрачно проворчала горбатая старуха, подпирая сухую землю кривой клюкой. — Здесь пахнет кровью, ты чуешь?
Мариса невольно втянула носом воздух, но не почувствовала ничего, кроме запаха цветущих в саду растений:
— Вам кажется…
— Это тебе кажется, — ведьма махнула на нее рукой. — Неудивительно, что одно дитя решило покинуть этот дом, а второе никак не хочет в него приходить… Дурная тут энергетика, дурная. Ну, что ты встала? Идем.
Растерянная Мариса поспешила вслед за старухой, которая хоть и выглядела разваливающейся на куски, на самом деле была живее всех живых. От нее пахло лесом, из которого она пришла, смолой, медом, кошачьей мочой, сухими травами и рыбьими внутренностями. Этот специфический запах шлейфом разнесся по всему двору и проник в каждую замочную скважину и дверную щель, так что несколько рабов даже выглянули из казармы поглазеть, что пришел, но увидели ведьму и сразу скрылись обратно. Ведьмы не любили бойцов — это всем было хорошо известно. Лучше было не попадаться им на глаза.
В покоях госпожи для ведьминского ритуала уже было приготовлено все необходимое: покрытая белоснежной тканью постель, тазы с чистой водой, склянки с кровью артахесисов, травы, благовония, красные свечи и кинжал, которым целительница должна была порезать свою ладонь и ладонь госпожи.
— Раздевайся, — приказала Каа-Тсетта, и Мариса как-то медленно и неловко принялась развязывать тесемки на своем платье. Мариса была смелой и своенравной женщиной, но перед этой сморщенной, маленькой старухой робела, как ребенок. — Поторопись. Я видела столько женских и мужских тел, что не перечесть… Твое тело — твой храм, не нужно смущаться показывать его, пускай даже старой ведьме.
Мариса разделась донага и легла на постель, вытягивая ноги, а ведьма, скинув с себя волчью шкуру и оставшись в одном балахоне, принялась зажигать вокруг нее свечи, поднося к фитилям большой палец и шепча что-то себе под нос на древнем языке лесных божеств.
21 глава
Арвор вздохнул и притянул Исмин к себе. Девушка дрожала от холода, потому что за пределами камеры была глубокая ночь, а заморозки неожиданно ударили еще вечером. В казармах шептались, что это потому, что в дом пришла ведьма… Но Арвор знал: у Каа-Тсетты хорошая репутация, она избавляет женщин от бесплодия, мужчинам возвращает их мужскую силу, а детей лечит от осенней лихорадки, самой страшной болезни их мира. Вряд ли это ведьма принесла с собой холода. Скорей всего, просто испортилась погода…
Исмин льнула к нему всем телом, маленькая и хрупкая, в своем тонком сиреневом платьишке, дышала в шею, щекотала ресницами его подбородок, доверчиво обвивала руками-веточками сильные плечи. Арвор и не знал толком, что испытывает к этой девочке, была ли она для него только другом или чем-то большим, но ему хотелось защитить ее, уберечь от этого жестокого мира… Как только мог. Как умел.
Для Исмин все было иначе: она уже была влюблена в Арвора, и чем дальше — тем крепче. Она не знала раньше чувства любви, да и само слово «любовь» произносила разве что в отношении родителей и сестры, но рядом с этим мужчиной ей было спокойно, и тепло, и сладко. Сейчас, после ночи в лапах патера Мэгли, она особенно остро ощущала пьянящий аромат масел, которыми Арвор натирал свое тело после побоев, его жесткие, в мозолях и порезах, но такие ласковые ладони, его теплое дыхание и хриплый голос, от которого по телу бежали мурашки…
Ей было так плохо в ту проклятую ночь, когда Мэгли делал с ней дикие, безумные вещи, что теперь, чтобы очиститься, она должна была впустить в себя Арвора, должна была почувствовать внутри его пальцы и его член, должна была подставить губы его поцелуям, а тело — его ласкам. Она должна была запечатать его нежностью, его страстью, его чувственным напором всю ту боль, что причинили ей до этого.
Арвор, хоть и собирался стать для Исмин лишь другом, вновь не сумел отказать ей, и изнурительно-долго, отчаянно-крепко, мучительно-сладко любил ее до самого рассвета, а потом, прежде чем отпустить, залечивал немного разошедшиеся на ее спине швы.
— Мэгли что, специально разрывал нити, которыми я сшивал твою плоть? — спросил мужчина, морщаясь и нанося на худенькую спину лечащую мазь из прополиса и трав.
— Не называй его имени… пожалуйста, — прошептала Исмин в ответ. — Нет, он не делал этого… Так получилось.
— А что Кера сказала, когда увидела твои швы?
— Ничего, — Исмин пожала плечами. — Она все знала. Знала с самого начала. Она сама сказала это мне. Потому и дала куриное сердце, когда ты не смог дать кровь артахесисов.
— Хорошо, что она сделала это… И что Мэгли ничего не заподозрил. Я слышал, он послал господину щедрые дары вдобавок к уже заплаченной за тебя сумме. Господин сказал тебе об этом?
— Да, — ответила Исмин.
— Теперь ты в фаворе, — мужчина удовлетворенно кивнул. То, что господин был доволен своей новой рабыней, давало ему уверенность в ее относительной безопасности.
— А ты — нет, — Исмин села и повернулась к нему лицом, не смущаясь уже своей обнаженной груди. — Он наказал тебя из-за того, что ты не хотел отдавать кровь?
— Я лишь хотел сберечь для тебя один пузырек… Но он знал, что у меня три склянки, и в итоге забрал все. Теперь он не доверяет мне. Думает, я хочу сбежать из этого дома…
— А ты все еще не хочешь? — с надеждой спросила девушка, заглядывая в его глаза. Арвор в ответ опустил взгляд.
Да, в этом доме его положение больше не было непоколебимым.
Но куда ему было бежать? В Империи многие знали его лицо — ему было не скрыться просто так, как могли сделать обычные рабы.
И он не знал иной жизни — что он стал бы делать за стенами бойцовской школы? Он не умел пахать землю, не умел охотиться, не умел строить дома, не мог даже пищу сам себе приготовить. Все, что он умел, — это драться, убивать и залечивать свои и товарищеские раны. Ах да, и еще трахаться… Он мысленно усмехнулся, когда в голову пришла эта нелепая мысль. Но все равно все это было бесполезно. Именно поэтому так много рабов-бойцов не успевали уйти слишком далеко от вилл своих хозяев — их быстро ловили и возвращали обратно, а потом жестоко наказывали или даже убивали. Побег считался предательством, а предательство было самой страшной провинностью любого раба.