Она неслышно проскальзывает в главную комнату и замечает его костлявую фигуру, сидящую прямо на холодном полу, склонившуюся над увесистым клавиром с изящным пером, чтобы внести какие-то поправки в одно из своих невероятных произведений.
— Так ты можешь простыть, — тихо говорит Кристина, замирая за спиной Призрака и глядя на него с толикой осуждения.
Он медленно оборачивается на её голос, будто не веря в его реальность, и упорно борется с желанием расплыться в счастливой улыбке.
— Я был уверен, что он всё же заберет тебя с собой, — шепчет Эрик севшим голосом и откладывает в сторону перо, — или ты лишь решила попрощаться со мной?
— Я решила попрощаться с ним, — поправляет его Кристина, опускаясь рядом с ним на колени и чуть улыбаясь одними уголками губ, — и, если честно, не жалею об этом.
— Но почему? — не понимает Эрик.
Девушка осторожно берет хрупкие руки Призрака в свои, согревая их теплом, и нежно очерчивает мягкими подушечками пальцев его выступающие костяшки, отчаянно нуждаясь в этих мимолетных прикосновениях.
— Я не хочу ничего менять, — откликается она, вглядываясь в искрящиеся глаза мужчины, — мне нравится то, как я живу сейчас. Нравится быть здесь.
Он глухо вздыхает, переводя взгляд на их сцепленные руки, и невольно задумывается о том, что было бы с ним, покинь она его в самом деле.
Задумывается о том, как бы он погибал без трепетной заботы Кристины, которую так упорно отвергал, не желая казаться слабым, без её бережных пальцев, касающихся его жутких шрамов на бледной коже, без ее улыбки, вызывающей неземной трепет, без ее мягкого голоса, без ее доброты, без ее…без нее.
Задумывается о том, как сходил бы с ума от мыслей о ней, такой любимой и родной, в чужих руках, которым он сам ни на секунду не решился бы её доверить, от мыслей о том, что способны были бы с ней сделать те самые чужие руки.
Задумывается о том, как задыхался бы ночами от кошмаров собственного прошлого, от которых Кристина так упорно спасает его израненную душу. Он знает об этом. Знает, потому что раньше просыпался в полночь в холодном поту, сотрясаясь от страха… С появлением Даае они исчезли. Исчез его извечный ад.
— Я рад, что ты осталась, — признается он, чуть сжимая своими тонкими пальцами её ладонь, — не потому что люблю, не поэтому. Должно быть, я слишком привык к тому, что ты здесь.
Его ‘люблю’, прозвучавшее вот так вскользь, почти незаметно, вынуждает сердце Даае совершить кульбит. Она и сама не понимает, почему так реагирует на эти слова, почему эта искренняя фраза, произнесенная им, заставляет светиться счастьем и смущенно улыбаться, заливаясь румянцем.
Девушка осторожно пододвигается к Эрику, будто боясь спугнуть, бережно обнимает со спины свободной рукой, почти невесомо скользя пальцами по обширной гематоме на его тощем боку, и вынуждает его чуть вздрогнуть от такой неожиданной для него нежности.
— И я не уйду, — тихо говорит Кристина, — пока ты сам того не пожелаешь.
Он только качает головой и отводит золотистые глаза в сторону, судорожно выдыхая и ощущая всем телом то, как в обычно прохладной комнате внезапно стало невыносимо душно и жарко.
— Я не пожелаю, — откликается он, почти не дыша, — ты и сама знаешь.
— Да, — мягко соглашается девушка и переплетает пальцы их сцепленных рук, тем самым обращая внимание Эрика на себя, — так странно знать всё, что бушует в твоей душе, совсем ничего не зная о тебе самом…
— А что тебе хотелось бы знать? — уточняет Призрак, с трепетом внемля каждому её прикосновению.
— Всё, — отвечает не колеблясь Кристина, — абсолютно всё, что ты сам готов будешь мне поведать, Эрик. Мне будет приятно услышать любую из твоих историй и разделить её с тобой.
На мгновенье он задумывается о том, чем ему хотелось бы поделиться больше всего, и понимает, что почти каждое его воспоминание жаждет скорейшего выхода наружу, выплеска скопившихся эмоций и… понимания. Такого простого человеческого понимая, чуждого ему с самого детства.
— Ну, — выдыхает он тихо, прикрывая глаза и окончательно растворяясь в её трепетных объятиях, — помнишь те портреты, что ты нашла у органа? Это и есть всё моё детство — Мадлен и Саша, так звали мою собаку. Причём ближе из них двоих была именно вторая.
— Но как же мама? — задает Кристина отчаянно волнующий её с недавних пор вопрос.
— Она боялась и коснуться меня ненароком, — поясняет Эрик и прикусывает до боли тонкую губу, — ей было настолько противно, что она не решалась даже поднять меня с пола, когда я только-только делал первые шаги, что нацепила на меня проклятую маску, едва я появился на свет, и… Знаешь, будучи маленьким я мог оставаться спать на лежанке в обниму с собакой, потому что только она давала мне хоть толику той любви, в которой нуждается любой ребёнок.
— Это ужасно, — глухо шепчет Даае, прижимая мужчину к своей груди и бережно поглаживая его плечи, — она тебя била, да? Просто те сны…
— Не важно, — тут же прерывает её Эрик, стискивая до скрежета зубы и подавляя слёзы, готовые вот-вот политься по его лицу, укрытому неизменной маской, — я ушел из дома, едва мне исполнилось пять, устал отравлять жизнь матери. Она не заслужила всех этих страданий из-за меня. Я ушел и попал в место ещё более ужасное — в бродячий цирк цыган.
— И что же там? — спрашивает Кристина, глядя на него встревоженным взглядом, вспоминая о том, как Эрик задыхался во сне от удушья, сдирал отчаянно со своей шеи кожу, старательно пытаясь избавиться от несуществующей удавки.
— Это… Я не могу тебе рассказывать такое, — откликается он, и девушка замечает, как из-под острой каймы белоснежной маски скатываются одинокие слёзы.
— Я понимаю, — выдыхает Даае, сжимая пальцами его острое плечо и тихо всхлипывая.
Он утирает пальцами свободной руки слёзы, сползшие на его тощую шею, и тяжело вздыхает, понуро качая головой, а Кристина отчаянно желает его утешить. Утешить хоть как-то, напомнить о том, что теперь он не один в этом жестоком мире.
— Эрик, — ласково зовет девушка, — что бы там ни было, всё позади и, знаешь, тебе больше не нужно прятаться, слышишь?
Она неторопливо протягивает руку к лицу Призрака и мягко очерчивает пальчиками тонкие черты, не укрытые широкой маской, ласково ему улыбаясь. Он невольно теряет всякую бдительность, окончательно тая под её аккуратными прикосновениями.
— Позволишь? — мягко спрашивает Даае, чуть поддевая кайму его маски и вглядываясь в янтарные глаза, столь красиво переливающиеся в свете волшебных свечей.
— Не надо, — строго говорит он, в то время, как его взгляд буквально молит о пощаде, — не надо, Кристина. Я не смогу жить, вновь увидев, как твоё лицо кривится от отвращения или… вовсе страха.
Он резко отшатывается от неё и поднимается торопливо на ноги, едва не заваливаясь обратно на пол.
— Ты никогда не сможешь смотреть на меня без сожаления, — отчаянно шепчет он, и голос-предатель с головой выдает его неприкрытую боль, — не сможешь улыбаться мне так же, как сейчас, когда будешь смотреть в моё истинное лицо. Не сможешь, потому что никто еще не мог. Даже Антуанетта… Само время бессильно. К этому невозможно привыкнуть.
— Но я была рядом, Эрик! — твердо отвечает девушка, поднимаясь и становясь рядом с ним, — рядом с тобой, не сокрытым никакой маской… С таким искренним и настоящим. Мне не было ни страшно, ни противно. Мне было действительно хорошо!
Он тяжело опирается на могущественный орган, ища хоть какую-то опору для своего неокрепшего тела и только мотает головой, не желая её более слушать.
— Никогда больше, — отрешенно шепчет он, рвано выдыхая между словами, — никогда больше не смей снимать с меня чёртову маску, не смей даже думать об этом.
— Если ты так хочешь прятаться за ней, — зло откликается Даае, резко отступая в сторону одного из туннелей, — то тебе придется делать это в одиночку, Эрик!
Смахнув ладонью застоявшиеся в глазах слёзы, девушка разворачивается нарочито медленно, давая мужчине возможность передумать. Он остается неподвижен — ей не остается ничего, кроме как уйти. Уйти и скрыться во мраке лабиринтов обители Призрака Оперы.