Живот нещадно сводит и девушка обвивает его руками, стремясь хоть немного притупить боль от такого мучительного голода. Она уже давно привыкла подолгу обходиться без еды: балерины труппы всегда обязаны были соблюдать строгую диету, но сейчас… Кристина уж и не помнит, когда ела нормально в последний раз, — её волновало лишь состояние Эрика.
Содрогающаяся от холода и голода Кристина двигается вперёд чисто интуитивно, совсем не глядя под ноги, и совсем не замечает толстого корня дерева, выглядывающего из-под влажной земли, — резко споткнувшись об него, она мгновенно валиться с ног прямо в размытую дождём землю.
Не выдержав, она срывается на рыдания, укрывая перепачканное грязью лицо ладонями, и судорожно хватая ртом воздух. В эти секунды ей начинает казаться, что это сам Бог подкидывает ей ужасные испытания за то, как жестоко она поступила со своим Ангелом, посланным ей, безусловно, самими небесами.
Чем больше времени она проводит там, сидя в вязкой земле, тем меньше чувствует свои в край заледеневшие конечности, тем сильнее сжимается в клубок, страшась окончательно замерзнуть посреди этого дремучего леса.
Голос её совсем перестаёт слушаться, когда, собрав всю волю в кулак, она старается подать его, подать последнюю надежду для себя и кричит, срывая его окончательно:
— Эрик!
Ей кажется, что это родное имя, отчаянно званое ей лишь мгновенье назад, никем не было услышано. Кажется, что его здесь нет сейчас и не было вовсе. Кажется, что так нелепо и глупо наступает её совсем ранний, но такой справедливый конец.
***
Призрак совсем сбивается с ног, преодолев несколько тысяч метров вдоль злосчастной реки, протекающей через этот нескончаемый лес. Как бы он ни старался, но не мог разглядеть ничего, кроме многочисленных зверушек, спасающихся от пугающей их так сильно молнии.
Чем дальше Эрик заходит в лес, тем больше растет в нём тревога за Кристину, — любое массивное дерево, поваленное мощным порывом ветра могло запросто её убить, любой изголодавшийся зверь, любое, что вообще может произойти в этом необжитом людьми месте — на каждом шагу здесь ждет скрытая, хитрая опасность, явно не желающая присутсивя посторонних в своей девственной глуши.
И он молится. Отчаянно молится за Кристину, тихо шепча слова, обращенные к Богу, вслух, желая в самом деле их кричать, только бы быть услышанным, только бы почувствовать её, только бы успеть придти на помощь…только бы не было поздно. Не поздно… Не поздно.
— Не поздно! — срывается с тонких, иссохшихся губ.
Сквозь шум дождя совсем ничего не слышно, но его чуткий слух всё же различает нечто, отдаленно напоминающее крик. Такой обреченный, такой душераздирающий крик. Родной крик. Её крик.
Он срывается на этот зов настолько резко, насколько это возможно, ощущая такое сильное, сокрытое до этого второе дыхание. Второе дыхание, дарящее новую надежду. Только бы с Ней все было в порядке…
Оказавшись в той стороне, Эрик растеряно оглядывается по сторонам и ищет, ищет, ищет…
— Кристина! — кричит он и рвано выдыхает, заставляя пар его теплого дыхания разрезать холодный воздух, пробирающий до самых костей.
Вместо ответа откуда-то неподалеку раздается едва уловимый, протяжный стон, и Эрик, не помня себя, кидается на него, невзирая на привычно плывущее сознание и ноющие раны, игнорируя всякую боль, игнорируя всё, что только может его остановить. Ему нельзя. Нельзя останавливаться! Нельзя! Нельзя…
Уже издалека он замечает силуэт, едва различимый за стеной ливня и содрогающийся от каждого, даже самого невзрачного, раската грома. Прямо в том самом светлом шлафоре, что был надет ещё прошлым вечером, Она неподвижно лежит на мокрой холодной земле, кутаясь отчаянно в его тёмный, уже совсем не греющий плащ.
Сердце Эрика пропускает один удар за другим, когда он падает перед ней на колени, когда обхватывает пылающими жаром ладонями её бледное, ничего не выражающее лицо. Она безвольно повисает в его объятиях, как только он спешно подхватывает ее на руки и так бережно прижимает к своей горячей груди, в которой так отчаянно, так бесконечно бьется безумно любящее, сходящее с ума сердце.
— Кристина, — выдыхает он, глядя на неё с нескрываемой печалью, — ты только потерпи…мы скоро будем дома.
Удерживая её хрупкую фигуру одной рукой, Призрак быстро стаскивает со своих плеч мантию, чтобы закутать в неё бессознательную, ослабевшую Кристину.
Теперь, когда он, наконец, нашел её, они могут вернуться в такой уютный и теплый дом, столь быстро и внезапно ставший родным. Вернуться, разжечь огонь в камине, разлить по бокалам сладкий глинтвейн и забыть о произошедшем, словно между ними не разрослась эта пугающая пропасть, словно последних суток в их жизнях не было вовсе.
Нужно только добраться. Преодолеть эти тяжелые несколько километров, несмотря на стремительно растущую в руках боль от проклятых струпьев и ожогов, несмотря на ужасное головокружение и сковывающий их промокшие тела холод. Нужно только добраться. Ведь иного выхода нет.
Дождь застилает перед собой всё: деревья, бьющие Эрик по лицу своими мокрыми тяжелыми листьями, причиняют жуткую боль его ранам, но он мужественно терпит; крепкие стволы, ставшие от дождя угольно-чёрными мелькают перед глазами, заставляя и без того гудящую голову неприятно кружиться. В глазах дико плывет, и Призрак оступается о притаившиеся в листве коряги или пни на каждом неловкой шагу — он совсем не чувствует сил. Эрика мутит, тело будто отказывается работать на собственное же спасение — хочется безвольно подчиниться этой бушующей в самом царстве природы стихии, перестать бороться и, наконец…согреться.
Но что бы не твердило тело своими невольными реакциями, Эрик понимает, что нужно идти. Нужно идти, нельзя останавливаться, нельзя поддаваться такой притягательной, затаскивающей в омут слабости. Он не имеет права. На его руках Кристина — она должна оказаться дома как можно скорее. Он растопит ей камин …
Эти мысли придают уставшему Эрику новую порцию сил, и он с рвением бросается навстречу окружающему их обоих ливню.
Остается только молиться.
***
Для ослабшего организма Эрика путь до дома против мощного порывистого ветра оказывается невероятным испытанием — ему едва хватает сил, чтобы переступить порог их небольшого дома.
Лишь когда он вместе с Кристиной на замерзших руках оказывается дома, тяжелый груз ответственности, наконец, спадает с его плеч и позволяет вдохнуть полной грудью.
Торопливо пройдя в теплую спальню, Эрик осторожно кладет Кристину в мягкую постель в спальне и преданно опускается перед ней на колени.
Глядя на Даае с нескрываемой жалостью, он стягивает с неё промокшие насквозь мантию и плащ, едва ли не полностью обнажая её бледное, испачканное грязью тело. Незваные слёзы щиплют неприятно глаза, и он торопливо поднимается с пола, чтобы неслышно выскользнуть из комнаты и удалиться в ванную.
Набирая в небольшой тазик воду, взяв полотенце, Эрик не сводит раскрасневшихся глаз со своего изрядно потрепанного отражения. После шторма, бушующего за дверями дома, он стал выглядеть во сто крат хуже, чем всегда: струпья, покрывающие его бледно-серое лицо, дали мелкие трещины и покрылись прозрачной, щиплющей сукровицей, а бинты, клочьями свисающие с его тощих рук, насквозь пропитались свежей кровью вперемешку с гноем.
С отвращением отвернувшись от зеркала, Призрак аккуратно сжимает пальцами таз и тихонько следует в спальню Кристины, боясь ненароком её разбудить после всех этих испытаний, выпавших на её тонкую душу.
Замерев у её кровати, он вынимает смоченное полотенце из тепловатой воды и хорошо его отжимает, чтобы затем почти невесомо и очень-очень бережно стереть засохшую грязь с её расслабленного, красивого лица.
Мягко обхватив тонкими пальцами её обездвиженные руки, Эрик омывает водой и их, осторожно удаляя землю из-под её ноготков и бессознательно поглаживая тыльные стороны её сухих от холода ладоней.