— Не отталкивай меня, — шепчет она рассеяно, — я лишь хочу, чтобы ты был счастлив. Разве не об этом ты грезил так давно?
— Лишь о том, что бы твои глаза сияли, глядя на меня, — откликается он нехотя, — я не смогу перестать думать о том, что это не твоё искреннее желание. Неужели ты не понимаешь?
Она с трудом разбирает слова мужчины, на лице которого так отчетливо и ясно отражена боль. Не физическая, нет. Душевная. Боль от её ранящей так глубоко жертвы во имя его благополучия. Одними губами Кристина беззвучно произносит «прости», обреченное быть неуслышанным, и опускает свой застеленный слезами взгляд на его кровоточащие от изодранных ран предплечья.
— Пойдем, — говорит она севшим голосом, — я сделаю тебе перевязки.
Призрак не находит в себе сил, чтобы противиться её заботе и покорно возвращается на диван, вытягивая вперед руки и отворачивая искаженное отчаянной болью лицо, не позволяя Кристине видеть его внутренней, сумасшедшей борьбы с самим собой, с собственными чувствами и мыслями.
Пока девушка бережно протирает борной кислотой его изувеченные предплечья, Эрик чувствует то, как мелко дрожат её пальцы, слышит то, как тихо она всхлипывает, беззвучно плача, — он переполнен ненавистью к самому себе и собственной гордыне, не позволяющей ему вот так просто и непоколебимо принять её заботу, не позволяющей решить абсолютно всё за них двоих.
И он держится. Держится изо всех сил, запирая внутри на тяжелый замок все собственные чувства, запирая все эмоции. Он обязан быть сильнее своей единственной слабости, своей единственной… Кристины.
Когда её тонкие пальчики, осторожно бинтующие ноющую от содранных ран руку Эрика, нечаянно скользят по его чувствительной коже, он отдергивает её так резко, будто его бьет разряд тока.
Девушка тотчас поднимает на него взволнованный взгляд раскрасневшихся глаз, и он внезапно шепчет севшим голосом:
— Извини…
Она не успевает сказать и слова, как Эрик резко поднимается на ноги и торопливо покидает гостиную, скрываясь за дверью маленькой спальни, оставляя Кристину наедине с полным непониманием и её спутанными мыслями.
Оказавшись в другой комнате, Призрак спешно вынимает из резного комода аккуратно упакованную, давно запрятанную им в этом доме скрипку. Он не может найти никакого другого выхода, кроме как отдаться другой своей бесконечно сильной любви — Музыке.
Отдаться Ей и выразить, скользя изящным смычком по струнам дорогого инструмента, все бушующие внутри чувства, не имевшие выхода так долго. Отдаться и обрести, наконец, свободу от тяготящих душу эмоций, которые он не смеет выплеснуть иначе, боясь напугать ими без того растерянную Кристину.
А она… Она тем временем вслушивается с упоением в чарующую Музыку, звучащую за дверью, так хорошо знакомую с детства, и впервые за долгое время понимает, что он желает Ею донести. Впервые ощущает всё счастье от её заботы и горечь от невзаимности, всю любовь к ней и ненависть к себе, всю нестерпимую, стремительно убивающую его боль. Все его кошмары во снах, все его кошмары наяву.
Наконец, Кристина понимает ту страшную реальность, что Она — весь мир Эрика, что Она — весь смысл его дрянного существования, что Она — единственная причина, по которой он всё ещё живёт. Единственная причина, по которой он сорвался с крепкого выступа крыши родной Оперы, упал, но не умер. Единственная причина, почему он все-таки выжил. Единственная причина, почему он не позволил Дьяволу себя убить.
Содрогнувшись от тихих рыданий, Кристина обессиленно падает на диван и укрывает уши ладонями, не выдерживая более этой волшебной Музыки, льющейся прямо из самых сокровенных уголков души ее Ангела.
Она не понимает причины собственных слёз. Не понимает, почему выбор Эрика во имя её свободы причиняет такую боль. Не понимает, почему он не может хотя бы сейчас проявить собственный объяснимый эгоизм.
Тем временем, мелодия сказочной скрипки сменяется с той душераздирающей на очень-очень мягкую и медленную, которую Кристина очень быстро узнает. Из соседней комнаты доносится та самая Музыка, которой так часто Эрик убаюкивал её вечерами в Театре. Та самая колыбельная, что он написал для неё когда-то давно, что он создал для своей маленькой, отчаянно любимой Кристины.
Скоро сон неизбежно окутывает Даае и она неосознанно зевает, кутаясь в брошенный ранее на пол плед, пряча намокший от слез нос под теплой тканью, вновь отдаваясь объятиям Морфея.
В этом неспокойном сне измученной девушке являются янтарные огоньки, плавящиеся в ночном мраке внимательного взгляда, кривоватая ухмылка, таящая в себе безмерное счастье, и…эти невероятные, умелые пальцы искусного музыканта.
========== Пятнадцатая глава ==========
Его янтарные глаза, кажется, смотрят прямо в душу, отчаянно задыхающуюся в груди взволнованной Кристины. Они так близко, так рядом, что ей хочется лишь раствориться в этой плавящейся красоте, отдаться ей целиком, откинув прочь все «но» и «если», и ощутить всю силу чувств, плещущихся в их глубине.
С её пересохших от напряжения уст бесконтрольно срывается томный выдох, и он откликается на него кривоватой ухмылкой тонких губ, чертовски манящих её, так и напрашивающихся на умопомрачительные ласки Кристины.
Она ощущает, как его тонкие, ловкие пальцы касаются едва ощутимо её острого подбородка, как невесомо скользят вдоль её худой шеи, выводя на коже, покрытой щекочущими мурашками, незамысловатые узоры, не отрывая своего нечеловеческого взгляда с её широко распахнутых глаз, гипнотизируя пляшущими в них искрами пламени.
Невольно Кристина точно откликается на каждое его действие — она выгибается под ласками узких ладоней, движущихся по её хрупкому телу, подается навстречу растянувшимся в улыбке губам, она позволяет золоту его глаз заключить её в свой плен, взять её под свой абсолютный, безусловный, властный контроль.
Не секунды не колеблясь, он подминает податливую Кристину под себя, соприкасаясь всем телом с ней, заставляя её почувствовать их трепетную близость, вынуждая ощутить теплую волну, поднимающуюся где-то внизу живота и захлестывающую её всю целиком.
Глухой стон вырывается из груди девушки, когда его искусные руки неуловимо проскальзывают под тонкую юбку её чайного платья и нарочито задевают распаленную кожу стройной голени, обнаженную сползшим вниз чулком. Она тотчас бессознательно обхватывает ногами его узкие бедра, привлекая ещё ближе к себе, чтобы ощутить всю силу обуявшего их желания.
Он прикрывает в блаженстве глаза, рвано выдыхая и мгновенно опускаясь к её губам, чтобы накрыть их глубоким, чувственным поцелуем, чтобы вынудить её окончательно раскрепоститься под ласками его влажного языка.
Сердце Кристины сбивается с ритма, и она обвивает дрожащими от вожделения руками его тонкую шею, самозабвенно кусая единственно желанные губы, прижимается всем телом к его поджарой фигуре, безмолвно крича о собственной слабости пред ним, о своей покорности ему, о добровольном подчинении.
Их поцелуй такой развратный, такой бесстыдный и невероятно сладкий, пьянящий и без того спутанные страстью сознания. Оторваться от истерзанных губ мужчины кажется Кристине единственно правильным. Единственно правильным, чтобы продолжить эту безумную пытку, чтобы приблизить скорее самый сокровенный миг.
Она припадает к его костлявой шее жадным укусом, засасывая чувствительную кожу и чуть её оттягивая, оставляя мрачную отметину, так резко и красиво контрастирующую с его мертвенно-бледным телом. Он не может сдержать гортанного стона, такого глубокого и нетерпеливого, источающего отчетливую жажду. Жажду её любви и ласки. Жажду ее самой.
Безропотно Кристина опускает руки к ремню строгих брюк, чтобы торопливо расправиться с пряжкой, пока его пальцы ловко и быстро расшнуровывают корсет её платья.
Словно два безумца, они хаотично скользят вспотевшими ладонями по телам друг друга, расстегивая, распуская и снимая совершенно лишние сейчас предметы одежды, откидывая их прочь, не желая чувствовать более ни единой преграды между собою. Кожа к коже. Плоть к плоти.