Когда их обнаженные фигуры соприкасаются друг с другом, невыносимо обжигая собой, дыхание обоих сбивается и заполняет скромную гостиную глухими вздохами и стонами, обуянными нескончаемым влечением.
Ей хочется сказать хоть что-нибудь, но отчего-то Кристина не чувствует собственного голоса, словно вообще не имеет возможности говорить именно здесь и сейчас. Ей остается лишь действиями выражать то, как сильны охватившие её с головой чувства, как нуждается она в полном ощущении его. Как нуждается в нем самом. Без остатка.
Его руки проскальзывают под талию Даае, чтобы затем бережно уложить её на подушки; он медленно склоняется над ней и припадает к ее губам долгим, жарким поцелуем.
Она в нетерпении прижимается бедрами к его паху, ведя острыми ноготками по его костлявому позвоночнику, глядя горящими страстью глазами на его губы, скользящие вниз к её груди, покрывающие поцелуями её ключицу, обдающие горячим дыханием ее бледную, дрожащую кожу.
Выгнувшись в спине от сладости его ласк, Кристина отчаянно сжимает пальцами его взмокшие волосы, вынуждая оторваться от её покрытого испариной тела, заставляя вернуться к её приоткрытым, пересохшим от отчаянных стонов губам и вновь примкнуть к ним порывом бушующей страсти.
Ни на мгновение не разрывая томного поцелуя, он обхватывает длинными пальцами её изящную талию и аккуратно толкается вперед, плавно входя в Кристину, выбивая из нее хриплый вскрик и тут же шепча едва слышно:
— Тише-тише…
Его голос совсем сводит с ума. Его голос, знакомый с самого детства, так часто повторяющей ей слова любви, так часто поющий старые песни до самого заката солнца. Его голос, преследующий её повсюду. Его голос, что в зазеркалье становился ее голосом.
Слёзы скатываются по её лицу. Осознание истинных чувств, питаемых к нему, приходит слишком внезапно, и она отрешенно качает головой то ли от боли, то ли от собственной глупости, так долго державшей в тайне от неё же самой эту роковую, единственно нужную правду.
— Тише, родная, — вновь повторяется его голос удивительно громко и отчетливо.
Необыкновенный сон не желает отступать от девушки, даже когда сам Ангел зовёт её, когда призывает её вернуться в такую запутанную и мрачную реальность.
— Кристина! — резко восклицает не выдерживающий Эрик и легонько встряхивает её за плечи, вынуждая распахнуть заспанные и заплаканные глаза.
Она рассеяно глядит на его безобразное, невероятно обеспокоенное лицо, искаженное абсолютным мраком ночи. Глядит на него и понимает — что-то определенно в нём стало другим, что-то неуловимое для её затуманенного слезами взгляда.
— Ты вся горишь, — шепчет он встревоженно, прижимая прохладную ладонь к её намокшему лбу и прикусывая тонкую губу, — должно быть, это из-за того ливня…
Она не успевает сказать и слова, как Эрик торопливо поднимается с дивана и удаляется в небольшую ванную, чтобы набрать там в жестяной тазик воды.
Вскоре он возвращается в гостиную и опускается рядом с ней на колени, смачивая в воде ткань, чтобы затем приложить прохладный компресс ко лбу Кристины. Окинув её обеспокоенным взглядом, Эрик поправляет одеяло на её плечах и печально вздыхает.
— Боже, ты так кричала, — шепотом говорит он, стирая со своего бледного лба выступившую испарину, — я… лучше останусь здесь, если ты не против, можно?
— Конечно, Эрик, — откликается она, и её голос предательски ломается на звуках его имени, внезапно обретшем новый смысл.
Неловко улыбнувшись, он шатко поднимается на ноги и тихонько отступает к стоящему у угасающего камина креслу. Опустившись в него, Эрик стягивает со спинки высохшую, наконец, мантию и набрасывает её на себя, сонно зевая.
— Спокойной ночи, Кристина, — мягко говорит он и прикрывает глаза, кутаясь, насколько это возможно, в плотную ткань.
— И тебе, Эрик, — выдыхает она и подкладывает ладонь под полыхающую от жара щеку, вглядываясь сквозь темноту комнаты в его черты в свете слабого пламени камелька.
Ещё несколько мгновений назад она буквально физически ощущала обжигающие поцелуи этих тонких губ, будоражащие прикосновения его влажного языка, чувствовала сводящие с ума ласки этих умелых утонченных рук музыканта.
Ещё несколько мгновений назад единственным, чего могла желать Кристина, было продолжение этой сладкой пытки для их сплетенных друг с другом обнаженных тел, для их бьющихся в один такт сердец, для слившихся воедино душ.
Ещё несколько мгновений назад она была готова поклясться, что поняла то самое чувство. То самое чувство, что поднимается внутри неё волной и захлестывает с головой, когда его золотистые глаза внимательно смотря в её.
Прикусив губу, Кристина отводит внимательный взгляд от его исполосованного шрамами лица и смотрит в потолок, задумываясь о том, как оказывается легко распутать смешавшиеся во едино чувства, как оказывается легко понять то, что таилось в её душе эти долгие-долгие годы.
Она принимала это чувство за что угодно, старательно прячась от такой поразительной правды. Она принимала это за привязанность — Ангел Музыки и его дитя, его юная ученица из балетной труппы. Она принимала это за страх — хладнокровный убийца и отчаянно желаемая им жертва. Она принимала это за жалость — пострадавший покровитель и его преданная подопечная.
Она слепо прислушивалась к лживому разуму в то время, как сердце кричало о единственно существующей истине, о единственно существующем объяснении трепету и волнению, испытываемыми перед Призраком Кристиной.
Ей становится вдруг невероятно больно за него. За него и за то, через что она заставила его пройти собственноручно и так жестоко.
Он всегда видел гораздо больше…
Он видел это в отражении её светлых глаз. Он всегда чувствовал гораздо глубже, чем Кристина. Чувствовал, что в ней сокрыто нечто большее, чем просто жалость. Чувствовал, иначе ни за что бы не рискнул тогда накрыть её губы робким поцелуем, источающим такую явную, отчаянную надежду.
Надежду, что она поймет…
— Не можешь уснуть? — раздается тихий голос Эрика в ночной тишине комнаты, и Кристина оборачивается тотчас на него.
— Похоже, — сипло отвечает Кристина, печально улыбнувшись ему, и осторожно поднимается с подушки, чтобы затем по-турецки усесться на диване.
— Я тоже, — глухо усмехается он и поднимается с кресла, чуть потягиваясь, — хочешь что-нибудь? Могу сделать травяной чай. Если у тебя и правда лихорадка, то будет кстати.
— Не откажусь, — шепотом отвечает девушка, неторопливо кутаясь в одеяло, не переставая улыбаться этой заботе Эрика, который ещё вчера не желал с ней даже говорить.
И Кристине даже не хочется переубеждать его. Не хочется говорить о том, что она вовсе не больна. У неё есть лишь желание, что бы эта теплота, внезапно возникшая между ними, больше не исчезала, а продолжала согревать их замерзшие от вечной неопределенности сердца и души.
Пока Призрак разливает по чашкам кипяток, Кристина невольно любуется его поджарой и высокой фигурой, так ровно стоящей у аккуратной буржуйки. Ей хочется, точь-в-точь как во сне, коснуться пальцами его острых позвонков, виднеющихся даже сквозь плотную ткань накрахмаленной рубашки, мягко провести по ним ладонью и отрешенно прильнуть к его костлявой груди, чтобы забыть весь тот мрак, что сгущался над ними столько лет подряд, чтобы помочь ему залечить все те раны, что она сама бездумно и эгоистично оставила в глубине его нежной души.
Когда он отступает от небольшого кухонного уголка, чтобы осторожно протянуть ей поднос с горячим чаем и плиткой шоколада, девушка благодарно улыбается ему, будто невзначай соприкасаясь своими пальчиками с его прохладным запястьем.
— Останься со мной, — ласково просит она, опуская на колени поднос, чтобы затем бережно взять мужчину за тонкую руку.