Призрак принимает документы в свои руки и вдумчиво оглядывает их, вслушиваясь в размеренный и твёрдый голос приятеля:
— Вы покинете Париж уже через три дня, Эрик. Ваш поезд двигается в путь поздним вечером, так что патруль, находящийся на станции, будет довольно рассеян. Самое главное: ты должен будешь забыть о маске — это основной признак, по которому тебя будут искать повсюду. Будь сдержан и холоден, ни с кем не контактируй, хорошо?
— Я понимаю, но…
Не успевает Призрак воспротивиться плану Александра, как тот продолжает говорить, не позволяя тому вставить и слово:
— И Кристина подавно должна выглядеть как нельзя иначе, её лицо слишком узнаваемо на улицах города, — быстро поясняет Бьёрк, — и кольца… Не забудьте кольца, вы всё-таки супруги.
— Будто это нам поможет, — мрачно замечает Эрик.
— Вся суть в деталях, мой дорогой, — с улыбкой отвечает мужчина и протягивает другу билеты на поезд, — ты только взгляни, куда отправляетесь!
— Флоренция? Не близко…
— А не того ли мы добиваемся? На вокзале вас встретит мой человек и сопроводит до дома в достаточно спокойном и малолюдном районе.
План кажется Эрику чудесным. Чудесным, но отчего-то подозрительно простым. Его никак не покидает ощущение, будто западня где-то совсем близко, прямо у них перед носом. Западня, способная разрушить всё самое ценное и важное в одночасье.
Есть ли у него иной выбор?
Призрак лишен его, точно как и Кристина. Ему отчаянно хочется оставить её и сдаться жандармам. Пойти на любые меры, только чтобы она была в безопасности, чтобы следователи не набросились в конечном счете на неё, словно стая голодных собак.
— Остается только молиться, — мрачно отвечает Призрак, облокачиваясь на стол, — о том, чтобы всё прошло гладко.
— У кого, если не у тебя? — весело возвращает Эрику его же слова Александр и расплывается в самодовольной ухмылке.
Он лишь улыбается и залпом допивает бокал жгучего напитка, отступая от приятеля в сторону двери.
— Постой. Ты же не собираешься сам идти к Кристине сейчас? — останавливает его жестом Александр и скрещивает руки на груди.
— Я знаю, ты бы сделал и это для меня, — поясняет быстро Призрак, — но я сойду с ума, если… если ещё хоть мгновенье проведу вдали от неё.
Бьёрк решает промолчать и лишь смиренно кивнуть. Он понимает — Эрика ничто не остановит, если он действительно грезит о чём-то, если гонится за своим отчаянным желанием.
— Будь осторожен, — напряженно говорит вслед удаляющейся фигуре Александр и стискивает пальцами граненый бокал, — осторожен, насколько только возможно…
Комментарий к Девятнадцатая глава
Прошу прощения, что глава так поздно :(
К сожалению, из-за сессии нет возможности работать в прежнем темпе, однако в скором времени всё нормализуется!
========== Двадцатая глава ==========
Двигаться по мрачным улицам Парижа оказывается в сто крат тяжелее, чем мог представить себе Призрак. Жандармы объявляются всюду, куда бы он не свернул, куда бы не шагнул — они словно преследуют его едва уловимую тень, быстро скользящую вдоль изящных зданий этого города.
Когда Эрик, наконец, добирается до
улицы Обер, то осознает всю глупость собственного решения, всю наивность веры в самого себя, в свои оттачиваемые годами в Театре навыки: никакая ловкость не поможет ему пробраться незамеченным к дому Жири на улице Скриб, всё здесь окружено донельзя вооруженными служащими, отчаянно жаждущими пустить пулю в дрянное тело преступника, уничтожить извечную угрозу.
Выбор, вставший вдруг перед Призраком, оказывается слишком сложным. Вжавшись в стену крайнего на площади здания, он тяжело выдыхает через рот и укрывает взмокшее от напряжения лицо ладонями, обдумывая свой следующий шаг. Шаг, способный вогнать их в безвыходную ловушку, способный подвергнуть их страшной опасности.
Он не может так рисковать.
Не может, а потому резко отступает назад, в тень здания, торопливо укрываясь от внимательного взгляда резко обернувшегося на него жандарма. Сощуренные глаза служащего, направленные точно на Эрика, заставляют его понять — он замечен. Замечен так глупо и нелепо, даже не достигнув такой желанной им цели.
Когда Призрак по многолетней привычке тянется длинными пальцами под плотную ткань мантии за единственным и неизменным оружием, пенджабским лассо, то его тело резко сковывает мелкая дрожь. Такая пронизывающая, неуместная сейчас. Такая отрезвляющая и внушающая исключительно важную сейчас мысль — он не убийца, не преступник, не хладнокровный палач.
Одернув, словно обожженный, запястье, Эрик вглядывается в приближающуюся стремительно к нему фигуру и судорожно обдумывает пути отступления: любая его ошибка, даже самая мелкая осечка, может обойтись им дорого. Неоправданно дорого. В то время, как счастье уже почти теплится в их с Кристиной руках, сцепленных отрешённо крепко, почти до боли. В то время, как свобода от оков несправедливости уже почти поймана ими за юркий хвост.
Он бессознательно срывается с места. Срывается и несется прочь, не разбирая толком пути. Несется, стремясь сбить охваченного жаждой крови жандарма со следа, стремясь исчезнуть во мраке теней необыкновенно красивых парижских сооружений, стремясь испариться из его поля зрения.
Торопливо сворачивая на улицу Комартен, ведущую точно к бульвару Османа, Призрак только и молится о том, чтобы грузный служащий ненароком упустил его юркую тень, чтобы его силуэт остался незамеченным за проезжающим сейчас так кстати экипажем какой-то дворянской семьи, однако…
Едва графский кеб, украшенный сияющим гербом, двигается вверх по бульвару, как до тонкого слуха Эрика доносится сдавленное от нехватки дыхания:
— Стоять!
А затем… Затем почти неслышный, но такой леденящий кровь звук взвода курка револьвера жандарма.
Призрак не останавливается. Не останавливается, а потому в тот же миг прямо над его головой проносится предупреждающая в первый и последний раз пуля. Пуля, знаменующая его безусловный провал.
За ней следует еще одна. И ещё.
— Хватайте его! — раздается грубый голос сквозь гром оглушающих выстрелов в момент, когда Эрик проскальзывает неуловимо в тень узкой щели между близстоящими друг к другу домами.
Резкая боль пронзает его тело внезапно. Неожиданно. Она заставляет согнуться пополам и укрыть рот ладонью, подавить отчаянно рвущийся наружу вскрик, не выдать себя… только не выдать. Остаться незамеченным.
Лишь в метре от него торопливо движется один из многочисленных жандармов, сжимающий так крепко дрожащими пальцами мгновеньем ранее выстреливший револьвер, и хаотично озирается по сторонам то ли ища встречи с Призраком, то ли действительно страшась её.
Когда фигура служащего таки удаляется от Эрика, он всё же дает себе слабину и заходится сдавленным стоном, жмуря с силой глаза и сминая пальцами стремительно пропитывающуюся кровью ткань рубашки.
Предательская пуля, засев глубоко внутри, обжигает своим раскаленным металлом, посылает волны нестерпимой боли по всему его содрогающемуся от напряжения телу и вынуждает Призрака вжаться в прохладную стену дома.
Словно дикий зверь, попавший в западню, он обессилено сползает на землю, цепляясь немеющими, ослабшими руками за выступающие, сырые кирпичи фасада здания, а опьяненное тупой болью сознание тем временем тихо шепчет ему о том…
О том, что это, должно быть, конец. Конец, которого он действительно заслуживает. Конец, которому он не может противиться. Конец, который он обязан принять смиренно, покорно, ни секунды не колеблясь пред ним.
— Не мог же он испариться! — слышит Эрик откуда-то издалека возмущенный голос жандарма.
Если бы мог… Если бы только мог исчезнуть. Исчезнуть отсюда. Покинуть это место. Эту треклятую улицу Комартен и…очутиться, наконец, где-то в сказочной, такой недосягаемой сейчас Флоренции. В объятиях такой близкой и далекой одновременно Кристины.
Рассеянные мысли о ней действуют на Призрака словно морфий, дурманящий, дарящий свободу и такой желанный. Его тонкие губы на миг трогает искаженная болью улыбка. Он смаргивает застоявшуюся пелену слёз и не находит более сил, чтобы открыть глаза.