Она неторопливо поднимается с мягкой кушетки и принимает мужчину в свои трепетные объятия, тихо смеясь и обдавая легким дыханием его не укрытую воротничком рубашки шею.
— Господи, — шепчет Рауль тихо, поглаживая мягко её узкую спину, — я так переживал, милая… Неужели всё это время ты правда провела с ним?
Девушка понимает, как странно и нелепо выглядит для виконта сложившаяся ситуация, как тяжело ему будет принять тот факт, что Кристина не желает больше оставлять Призрака одного, как будет он противиться её внезапно изменившейся позиции.
— Рауль, — обращается к нему ласково Даае, — этот человек значит для меня очень много…
Едва с губ Кристины срываются эти слова, как лицо де Шаньи вдруг кривится в отвращении и абсолютном неверии, — она спешит продолжить:
— Не как мужчина, нет! — заверяет она, прижимаясь к груди Рауля, — Но как отец, как покровитель или старший брат. Как родной мне человек, благополучие которого мне небезразлично.
— Но как же те слова? — не понимает Рауль, вглядываясь в её раскрасневшиеся глаза.
— Я ошиблась, — выдыхает девушка виновато, — действительно ошиблась, а ты сам… Сам можешь желать зла человеку, заботящемуся обо мне с самого детства? Утешающему меня, покинутую отцом сироту? Можешь желать ему Смерти, Рауль? Я знаю, что нет.
Он всерьез задумывается над её словами. Его родная девочка была вынуждена жить без всякого внимания и ласки, вынуждена была бороться всеми силами в одиночку, только чтобы не остаться за бортом жестокой театральной жизни, вынуждена была чувствовать себя никому не нужной, пока… Пока не появился её незримый гений, её Ангел. В глубине души, Рауль может лишь благодарить его за спасение души родной Кристины.
— Не могу, — соглашается тот севшим голосом и прикрывает глаза, — ты права, я не могу. Пойми и меня, мы только-только обручились, родная, а я тебя даже и не видел эти несколько дней.
— Знаю, — кается она, мягко обхватывая ладонями напряженную шею жениха, — мне жаль, что всё получилось так, но ему очень нужна помощь… Он на ногах едва стоит, Рауль. Как я могу оставить его?
Он понимает. Понимает, что она никак этого сделать не сможет из-за такого гложущего чувства долга, из-за такого тяготящего и жгучего чувства вины. Ему просто отчаянно не хватает её: не хватает её светлых приветливых глаз, не хватает скромной улыбки пухлых губ, не хватает мягкости золотых волос.
— Просто я скучаю, — ласково шепчет мужчина, прислоняясь теплыми губами к гладкой коже её лба, — очень сильно скучаю по тебе.
— Потерпи, — вполголоса отвечает Кристина, обвивая руками его широкий торс, — у нас впереди целая жизнь.
— Я люблю тебя, — выдыхает Рауль, неторопливо опускаясь к ней, чтобы затем втянуть в сладкий, чувственный поцелуй.
— Люблю, — шепчет девушка между его нежными прикосновениями, забываясь в этих сильных руках, в этих крепких объятиях.
Они так и застывают в бережных объятиях друг друга посреди гримерной комнаты, не желая отстраняться ни на секунду от желанных тел. Всё вокруг них будто растворяется, оставляя место лишь для их робких и нежных чувств. Всё, кроме чуть повядшего букета алых роз, оплетенных атласной черной лентой, вдруг попавшегося Кристине на глаза.
Она сглатывает внезапно подступивший к горлу ком и бросает осторожный взгляд на зеркальную гладь, являющуюся вратами в сказочный мир Ангела Музыки, в сказочный мир звездной ночи, боясь заметить в глубине неё едва уловимый блеск огоньков золотых глаз, пропитанных отчаянной, кричащей болью.
Сердце Даае пропускает удар, и она отводит глаза от зеркала.
Слезы предательски скатываются по ее щекам от ощущения неправильности, неправедности происходящего, и Рауль отстраняется от невесты, удивленно заглядывая в ее глаза.
— Милая, что случилось? — ласково спрашивает он, стирая ее соленые слезы.
Даае взрагивает в его объятиях, поднимая на него взгляд, полный любви, стараясь этим замаскировать то, что на самом деле заставляет ее плакать.
— Я тоже скучала, Рауль… — врёт она и опускает глаза.
Де Шаньи бережно прижимает ее к своей груди, трепетно обнимая. Взгляд девушки вновь падает на безумно родной букет кровавых роз, букет, что роднее всех тех, что сейчас так любовно украшают ее небольшую гримерную, роднее букетов собственного жениха.
Слезы вновь хлынули из глаз из-за собственной никчемности и безволия, и пальцы певицы сжали плечо Рауля.
На душе гадко.
Кристина опять предает.
***
Момент премьеры приближается слишком быстро. Девушка стоит у огромного зеркала в своей гримерной, перебирая пальцами рюши пышной юбки платья. Кристине кажется невероятно неправильным играть на сцене Оперы постановку Эрика, которой он посвятил почти всю свою жизнь.
Она не может себе представить выступление, не сопровождаемое пламенным, пропитанным нежностью взглядом золотых глаз, безотрывно смотрящих из неизменной пятой ложи.
Не может себе представить выступление без счастливой улыбки его тонких губ, появляющейся на укрытом белоснежной маской лице каждый раз, когда ей удается идеально спеть сложную ноту, так долго оттачиваемую ими вместе на репетициях.
Не может себе представить выступление без Эрика, без её Ангела Музыки, без чуткого гения и его нежного, но такого звонкого «Брависсимо», разбивающего вдребезги громогласные аплодисменты и крики толпы.
Дикий страх вдруг сковывает тело Кристины, и она заходится тихим рыданием. Предчувствие. Предчувствие страшной беды внезапно охватывает её всю целиком, не позволяя сделать и вдоха.
Уверенность в том, что ей необходимо как можно скорее оказаться рядом с Эриком, а не на чёртовой сцене, растет с каждой секундой всё больше. В голове так и пульсирует жуткая мысль о том, что ему вновь стало хуже, и Кристина ничего не может с ней поделать. Словно какое-то наваждение, она толкает её к единственному верному шагу — отказаться от выступления в премьере.
Она должна. Обязана донести Музыку самого Ангела до искушенных парижан, но только не сейчас… Не сейчас, когда его жизнь находится в такой пугающей близости от последнего края, когда он так отчаянно цепляется за неё своими тонкими, ослабшими от бесконечных страданий пальцами. Не сейчас, когда к Кристине, наконец, пришло ясное осознание его важности, его необходимости.
Она решается на этот шаг.
Торопливо отвернувшись от столь важного для неё зеркала, она двигается в сторону двери. Ей немедленно нужно поговорить с мадам Жири. Поговорить с ней и предупредить о своем уходе прежде, чем в Театре вновь поднимется паника.
К великому счастью Кристины, она успевает поймать Антуанетту на самом выходе из её скромной гримерной в конце коридора. Едва уловив взгляд Даае, женщина понимает — премьера не состоится.
— Что стряслось, дорогая? — тихо спрашивает Жири, отступая обратно в гримерную и прикрывая за ними дверь.
— Я не могу выступать, — шепчет Кристина, утирая пальцами непрошеные слезы, катящиеся по щекам, — не могу, зная, что его там не будет… На собственной Опере, мадам! И еще это чувство… Будто что-то вот-вот случится. Что-то очень плохое!
— Тише-тише, — вздохнув, говорит Антуанетта, бережно обнимая Даае, — я что-нибудь придумаю, что-нибудь обязательно скажу директорам. Если тебе действительно хочется быть рядом с ним, то будь.
— Хочу, — едва слышно отвечает она, громко всхлипнув, — Очень хочу.
Женщина мягко улыбается Кристине и чуть отстраняется, чтобы взглянуть в её затуманенными слезами глаза. В них так и читаются бушующая тревога и трепетное волнение, а еще… Ещё страх. Страх за его жизнь, вдруг обретшую особую ценность.
Страх за его жизнь, а не за то, что он отобрал ее у другого человека.
***
Кристине, вернувшейся в дом у озера прежним путем, тотчас становится спокойнее, как она оказывается на пороге спальни в стиле Луи-Филиппа. Ей и страшно входить внутрь, и страшно оставаться снаружи, не зная наверняка, как там Он.