Она резко отдернулась в сторону, спасаясь от влажного рта и зловонного дыхания, пропитанного запахом табака, пива и лука. Пальцы выскользнули наружу и мягко прошлись по ее лобковым волосам, лаская их.
– Скажи, что ты любишь меня, – снова потребовал он грубым тоном.
Наступила полная тишина, она вглядывалась в темноту, ее сердце отчаянно билось, она путалась в мыслях, лихорадочно ища выход, прислушиваясь к его дыханию, которое становилось все громче и быстрее.
Вдруг снаружи послышались шаги. Сэм почувствовала, как ее противник напрягся, а рука, закрывавшая ее рот, сжалась.
Помогите, пожалуйста, помогите мне!
Шаги проследовали мимо, шли два или три человека. Она слышала, как один из них крикнул, второй засмеялся, а третий крикнул что-то в ответ. Шаги затихли. Затем раздался сильный грохот, даже пол слегка задрожал.
– Скажи, что ты любишь меня, – настаивал он. – Скажи, что любишь меня.
Она заметила, что рука, зажимавшая ее рот, чуточку отстранилась, и она вдохнула во всю силу легких, всем ртом, раскрыв его так широко, насколько смогла, и тут же принялась отчаянно кусаться, пытаясь вырвать зубами из его руки кусок побольше.
– Ах ты, сука!
Едва страшные тиски ослабли, как она отпрыгнула от него, то брыкаясь, то что есть силы, наугад, ударяя кулаком в темноту. Внезапно она ощутила под рукой что-то мягкое, услышала стон, а в следующий миг врезалась головой в стену и отскочила в полном ошеломлении.
– Ах ты, сука вонючая!
Сэм снова лягнула что было сил, шаря рукой в поисках двери, потом лягнула еще и попала по воздуху, ничего не видя в темноте. Почувствовав, как рука вцепляется ей в волосы, она стремительно ткнула пальцем вперед, попав во что-то мягкое, студенистое. Он завопил. Сэм ринулась вперед, не переставая бешено брыкаться и тыкая пальцем в темноту. Он опять заорал. Тиски на ее волосах ослабли.
Дверная ручка. Вот она, под ее рукой. Сэм потянула, и дверь отворилась. Она выпала на каменную лестницу.
«Помогите! – хотела крикнуть она, но получился только сдавленный шепот. – Помогите мне. О господи, помогите же мне!»
Она карабкалась вверх по ступенькам. Господи, беги, бога ради. Беги. Она пыталась, но не могла даже поднять ногу на следующую ступеньку. Неожиданно дверь позади нее открылась. Беги, беги! Она безуспешно пробивалась вперед – перед ней словно выросла воздушная стена. На помощь! Она снова попыталась закричать, но изо рта не вырвалось ни единого звука.
Она вцепилась в перила, пытаясь втащить себя вверх по лестнице, но ступени были такими крутыми. Сэм оттолкнулась еще раз, чувствуя, что мышцы ее рук не выдерживают напряжения и она не может преодолеть непонятную препятствующую силу.
– Сучка вонючая.
Несмотря на все свои попытки, она по-прежнему не могла пошевелиться. Эта жуткая рука снова обхватила ее шею, резко и жестоко рванула Сэм назад, в комнату.
Она хотела пустить в ход локти, но ее руки крепко держали, и она едва могла пошевелить ими.
– Нет! – завопила она. – Нет! Нет! Нет!
Она цеплялась ногами за ступеньки, пытаясь найти точку опоры, но все без толку. Ее волокли обратно вниз, вниз, в эту темную комнату.
– Нет! Нет! Нет!
– Таракашка?
– Нет!
– Таракашечка?
– Нет!
– Сэм?
Голос вдруг изменился, стал мягким. Совсем другой голос.
– Таракашечка, с тобой все в порядке?
Холодный сквозняк обдувал ее щеки.
– Таракашка, дорогая моя?
По ее лицу стекали струйки пота.
– Таракашечка?
Все ее тело покрылось испариной, и ее кинуло в дрожь.
– Таракашка?
Она услышала шуршание простыней, скрип постельных пружин, а потом – какой-то щелчок, и ее ослепил сверкающий белый свет, еще более яркий, чем луна.
– Ты в порядке, таракашка?
Лицо Ричарда, близко, так близко, что она не могла сфокусировать на нем взгляд.
– Ужасно. Это было ужасно.
– Ты так орала, – сказал он.
– Извини. Извини меня.
Она приподнялась на постели и села, сердце ее колотилось.
– По всей вероятности, это от пьянки, – заметил он.
– От пьянки?!
Она почувствовала острую головную боль. Беспорядочные воспоминания калейдоскопом проносились в ее сознании. Господи, да сколько же она выпила? И как попала домой? В отчаянии она пыталась припомнить хоть что-то. Но все превратилось в сплошное расплывшееся пятно.
– Ты напилась, как последняя рвань.
– Извини, – проговорила она без всякого выражения.
– Это было чертовски забавно. Ты все талдычила Джулиану, чтобы он не беспокоился.
– Джулиану?
– Ну, Холланду.
«Холланд, – подумала она. – Ага, Джулиан Холланд. Отец Эдгара». Теперь она вспомнила. Он был у них, когда она заявилась домой.
– Ну, я же чувствовала себя виноватой перед ним.
– По-моему, он подумал, что ты тронулась. Ты просто села на него и твердила ему без остановки, что это, мол, твоя вина, потому что ты не придала значения своему сну.
Сон. Она содрогнулась.
– Он выглядел таким… таким несчастным. Таким виноватым.
– Ну, трудно было ожидать, что он примется скакать от радости.
– Очень мило с его стороны, что он заехал.
– Я играл с ним в теннис. Ему хотелось немного поупражняться.
– А я поблагодарила его за те цветы?
– Да, раз сто.
Она внимательно посмотрела на занавески, слегка колышущиеся на сквозняке.
– Они какие-то неряшливые, – сказала она.
– Неряшливые? Цветы?
– Эти занавески. Нам надо поскорее отдать их в чистку. Мы их никогда не чистили.
Ее голова болела, во рту все пересохло. Она снова чувствовала запах лука. Жареного лука, спиртного и прогорклого дыма.
– Ты ел лук?
– Ага. Маринованный. Мы ели рыбу, чипсы и маринованный лук. Все было просто отлично. Ну а потом приняли маленький парад магазинов…
– Ты играл в теннис, а потом ел рыбу и чипсы?
– Ну.
– А я-то думала, что ты пытаешься сбросить вес.
Она отхлебнула глоток воды и плотно зажмурила глаза от яркого света, ей внезапно почудилось, что она снова находится в той темной комнате. Сэм содрогнулась и села попрямее, боясь уснуть.
– Все в порядке?
– Все отлично, – сказала она. – Со мной все отлично. Я думаю, что я просто… почитаю… немного.
18
В комнате ожидания у Бэмфорда О'Коннела пахло полированной мебелью и затхлой материей, как и во всех медицинских приемных, в которых Сэм когда-либо бывала. Журналы «Поля», «Сельская жизнь», «Яхты и яхтный спорт», «Дома и сады» были разложены на столике слишком аккуратно, настолько аккуратно, что Сэм стало просто интересно, а не разложил ли их так пациент, который теперь консультировался у О'Коннела в кабинете.
У МЕНЯ, ДОКТОР, ПУНКТИК НАСЧЕТ ОПРЯТНОСТИ. Я ТОЛЬКО ЧТО НАВЕЛ ПОРЯДОЧЕК В ВАШЕЙ ПРИЕМНОЙ, И ЕСЛИ КТО-НИБУДЬ ТАМ РАЗБРОСАЕТ ЖУРНАЛЬЧИКИ, ТО Я ИМ ПРОСТО ГОЛОВЫ ОТРУБЛЮ БОЛЬШИМ ТАКИМ НОЖИЧКОМ. ВЫ МЕНЯ ПОНИМАЕТЕ?
НУ РАЗУМЕЕТСЯ. РАЗ УЖ ВЫ ЧУВСТВУЕТЕ, ЧТО ДОЛЖНЫ ЭТО СДЕЛАТЬ, ВАЖНО НЕ ПОДАВЛЯТЬ СВОИ ЧУВСТВА.
А ЭТО ВЕДЬ БУДЕТ ОЧЕНЬ ХОРОШО, ЕСЛИ Я И В САМОМ ДЕЛЕ ОТХВАЧУ ЕЙ ГОЛОВУ, ВЕДЬ ПРАВДА ЖЕ? ЧТОБ ЕЙ БОЛЬШЕ СНЫ НЕ СНИЛИСЬ.
ДА, КОНЕЧНО, ЗДОРОВО.
Я МОГУ ОТНЕСТИ ЕЕ ГОЛОВУ К СЕБЕ ДОМОЙ В ПЛАСТИКОВОМ МЕШОЧКЕ И ПОСАДИТЬ ЕЕ НА КОЛ В САДУ – И КАЖДОЕ БОЖЬЕ УТРО Я СМОГУ ГОВОРИТЬ ЕЙ: «АХ ТЫ, ГАДКАЯ, ГАДКАЯ, ГАДКАЯ. А КТО ЭТО У НАС СНОВА ВИДЕЛ ДУРНОЙ СОН ПРОШЛОЙ НОЧЬЮ, А?»
Кто-то пририсовал фотомодели на обложке журнала «Вог» шариковой ручкой крошечные круглые очки и смешную козлиную бородку, и теперь красотка походила на довольно зловещего Зигмунда Фрейда.
Дверь позади нее открылась, она вздрогнула от неожиданности, услышав голос Бэмфорда О'Коннела, который звучал мягче обычного и с менее заметным лондонским акцентом.
– Сэм, привет. Заходите.
На психиатре был надет клетчатый костюм «а-ля принц Уэльский», на носу солидные очки в черепаховой оправе. Эксцентрично экипированный щеголь, который был у нее на званом обеде, превратился в серьезного ученого мужа. И только пижонский проборчик да слишком длинные волосы напоминали того Бэмфорда, которого она знала по частной жизни. Она нашла его новый, преображенный облик странным образом успокаивающим, будто это создавало некоторую дистанцию между ней и Бэмфордом-приятелем.