Лахлан покраснел и опустил глаза.
– Об этом ты мне не говорил. Что еще произошло между тобой и папой?
– Ничего существенного, – сказал он, избегая ее взгляда. – Пустяк по сравнению с долгом.
Ну что ж, она непременно это выяснит.
– Ты забываешь, что я тоже хочу добиться того, чтобы ты получил деньги.
– Да, отстранив меня от участия в обсуждении. – Лахлан скрестил на груди руки. – Я этого не допущу, и дело с концом.
О, какой же он упрямец!
– Я только хочу избежать схватки между тобой и отцом. Почему ты не можешь этого понять, черт тебя возьми?
– Я же сказал, что не стану его вызывать на дуэль, этого вполне достаточно.
Венеция набросила на себя тартановую накидку и подпоясалась ремнем. Затем подошла к Лахлану и взяла его за руку.
– Ты можешь обещать, что ни в коем случае не станешь с ним драться, независимо от того, что он скажет или сделает?
Лицо Лахлана вспыхнуло гневом.
– Я не могу пообещать тебе подобную глупость, дорогая. Мне придется защищаться, если он нападет на меня.
Вот этого она и боялась.
– И результат будет таким же, как будто ты его вызвал. Вы начнете спорить, разгорячитесь, выйдете из себя, он вцепится тебе в горло, и прежде чем я узнаю об этом, ты изобьешь его до полусмерти.
– А ты бы предпочла, чтобы он избил меня до полусмерти?
– Нет! – Венеция заметила на лице Лахлана недоверие, и у нее болезненно сжалось сердце. – Как ты мог даже подумать такое? Я хочу, чтобы все обошлось без кровопролития.
– Слишком поздно, дорогая, кровь уже пролилась. – Лахлан кивнул в сторону мешков, запятнанных ее девичьей кровью, – И эта кровь связала тебя со мной, черт возьми, со мной. Так что уж позволь мне, твоему мужу, решать, как уладить это дело.
Венеция взглянула на его искаженное мукой лицо:
– А как насчет людей твоего клана? Их ты не спросишь? Они, конечно, нуждаются в деньгах, но еще больше они нуждаются в тебе. Что будет с ними, если тебя арестуют за убийство? Или, хуже того, если тебя убьют?
Лахлан потер ладонями лицо.
– Будут продолжать жить. Я уверен, со мной ничего не случится.
– Ты можешь пообещать это? – Когда он заколебался, девушка усилила натиск: – Я клянусь тебе, если ты позволишь мне первой поговорить с папой, то кровопролития не будет вовсе. – Если бы только удалось уговорить Лахлана!
На мгновение ей показалось, что призыв к его благородству и ответственности возымел действие и он готов проявить благоразумие.
Но затем Лахлан принял воинственный вид, взгляд его опять стал жестким.
– Ты слишком многого от меня хочешь.
Венеция потрясенно застыла, наблюдая за тем, как любимый мужчина на ее глазах снова превратился в непреклонного Шотландского Мстителя, несгибаемые принципы которого, без сомнения, вели его прямо к гибели.
– Значит, по сути, ничего не изменилось, – в отчаянии прошептала она. – И я для тебя по-прежнему дочь Дунканнона.
Лицо его вспыхнуло яростью.
– Я вовсе так не думаю, и ты прекрасно это знаешь.
– Да неужели? Ты, как прежде, уверен, что я приму сторону отца в любом споре. Ты все еще не можешь ради меня отказаться от своей мести.
– Я жажду не мести, а справедливости!
– Беда в том, что я хочу совсем другого. Я хочу мира и спокойствия для тебя и твоего клана. А какой может быть мир, если вы с отцом наброситесь друг на друга с обнаженными мечами?
– Тебе не просто мир нужен, – сказал он, гневно сверкая глазами. – Тебе нужен мир любой ценой. Иногда мир не стоит тех жертв, которыми приходится за него платить. Например, если такой мир означает, что человек не добьется справедливости. Но я твердо намерен бороться за справедливость. И поверь, буду стремиться к этому любой ценой!
– Тогда я не смогу выйти за тебя замуж. – Венеция повернулась к дверям, чтобы Лахлан не видел слез в ее глазах. – Боюсь, что из-за твоей бескомпромиссности я потеряю тебя.
– Ты не потеряешь меня. – Лахлан подошел к девушке и, взяв за руку, повернул лицом к себе. – Я не позволю тебе уйти, дорогая. Прежде чем появится твой отец, я собираюсь дать тебе свое имя.
– Зачем? Чтобы я осталась вдовой? Именно такой конец меня ожидает, если отец убьет тебя. Или если ты убьешь его… – Она разразилась рыданиями. – Благодарю покорно. Лучше мне смириться со своей участью и остаться опозоренной и одинокой.
– Венеция, – хрипло произнес Лахлан, пытаясь снова заключить ее в объятия.
– Оставь меня. – Она отстранилась от него, а когда он попытался проявить настойчивость, добавила: – Я сейчас закричу, клянусь, закричу! И буду кричать до тех пор, пока сюда не сбегутся люди моего отца, а тогда я скажу им, что сэр Лахлан Росс жив и здоров и посягает на отцовскую собственность.
Конечно, Венеция никогда не рискнула бы отдать его в руки людей своего отца, но было необходимо сделать что-то, чтобы заставить его уйти прямо сейчас. Потому что если он снова примется ее целовать, она не сможет долго сопротивляться.
Лахлан с проклятием отпустил ее. Но когда она подошла к дверям, он проворчал:
– Не думай, что я позволю тебе так легко от меня отделаться. Я понимаю, что тебе нужно время, чтобы во всем разобраться. Но я намерен добиваться тебя и… справедливости. Не сомневайся.
Его слова продолжали звучать в ее ушах, когда она, накинув на голову край тартана, выскочила за дверь.
Но не успела она уйти далеко, как наткнулась на двух шотландцев. Увидев ее, они очень удивились. Один из них спросил:
– Кто ты такая и что ты здесь делаешь?
– Простите, я заблудилась, – пробормотала Венеция, опасаясь, что Лахлан выскочит из домика и бросится ей на помощь. – Я уже ухожу.
Один из шотландцев направился к ней, но тут раздался грохот, причем такой сильный, что пасшиеся рядом животные бросились врассыпную. Оба шотландца ринулись в домик, посмотреть, в чем там дело, забыв о девушке. Венеция со всех ног бросилась бежать к мосту.
Но в какой-то момент она все же оглянулась и увидела, как Лахлан выскользнул из-за домика и исчез в лесу, прежде чем шотландцы вышли наружу и начали ее искать. К счастью, она была уже возле моста и в считанные секунды оказалась на земле Россов, в полной безопасности.
Но когда Венеция торопливо шагала по дороге к Росскрейгу, благодаря небо за удачный побег, ее не оставляла мысль, сможет ли она когда-нибудь снова почувствовать, что ей ничто не угрожает?
«Я намерен добиваться тебя и… справедливости». Именно этого она и боялась.
В Эдинбурге было далеко за полночь, когда Мэгги в нерешительности остановилась на ступеньках парадного крыльца городского особняка полковника. Ни одна леди не рискнула бы появиться одна возле дома джентльмена, да еще так поздно. Но если ее подозрения относительно Хью были справедливы, она не имела права оставаться в гостинице и сидеть, сложа руки. Ударив в дверь молоточком несколько раз, Мэгги с нетерпением ждала, когда слуга ей откроет. Но дверь отворил сам полковник, без сюртука, без жилета и без галстука, в расстегнутой, незаправленной рубашке. Его волосатая грудь и мужественный подбородок, не прикрытый воротником и галстуком, сильно взволновали женщину. Полураздетый Хью, от которого исходил слабый запах бренди, выглядел гораздо симпатичнее. Он был домашним, раскованным и весьма привлекательным. Ясные глаза полковника с удивлением смотрели на Мэгги.
– Какого черта вы здесь делаете в такой час? Я ведь сказал вам…
– Вы много чего наговорили, полковник Ситон, – резко перебила его она, протискиваясь мимо него в холл. – Насчет людей, отправленных вслед за моей племянницей, насчет ежедневных отчетов…
– Да, да, они еще не прибыли. Я уже объяснял – возможно, им не так-то легко разыскать почтальона. На это нужно время, знаете ли.
Мэгги обернулась и увидела, что он заправляет рубашку в брюки, стараясь принять подобающий вид. Такое «джентльменское» поведение еще больше разозлило женщину. Ведь она уже подумывала, что может и вправду влюбиться в этого мужчину… пока не обнаружила, что все его понимание и сочувствие – не больше, чем ловкая ложь.