— Ну-ка, посмотрим, — и Иван Иванович, подогнув рукава пиджака, брезгливо берет в руки документы. На многих книжицах чернеют раскоряченные двуглавые орлы, разбросав в стороны будто общипанные крылья.
— Гм. Полковник лейб-гвардии его императорского величества… Да… Птичка. Есаул Донского казачьего… Ценные документы. Молодец, Гриша.
— Служу Советскому Союзу! — вытягивается Давыдзе.
— А с флагом как?
— Флаг — вот он, — и Григорий приносит из коридора скомканное желто-голубое полотнище.
— За «самостийную Украину» старались, шакалы. За Украину «без большевиков и коммунистов», — волнуется Григорий. — Подумать только, сколько лет кормили их американцы. Приберегали для подходящего случая.
— Ничего, Гриша. Пусть так и подыхают на чужой земле. Едэм дас зайне, как говорится.
С каждым днем американцы все более активизируют агитацию за невозвращение в Советский Союз. Капитан Петер Балль на наши категорические требования немедленной отправки на Родину нагловато отвечает:
— Я не уверен, что все ваши люди согласны ехать в Советский Союз. У меня имеются сведения, что очень многие боятся возвращаться из плена и не прочь бы воспользоваться правом политического убежища. В таком праве мы никому не можем отказать. Необходимо еще уточнить желание ваших людей.
Мы не стали ожидать, пока Петер Балль будет что-то «уточнять» при помощи банды белоэмигрантов в американской форме. Нам без этого известно мнение каждого из наших людей. Немногие одиночки, запятнавшие свою совесть, поддались агитации американцев и дали себя увезти в лагеря «перемещения». Обидно, что мы их не распознали раньше.
При очередном посещении представители Советской миссии по делам репатриации привезли приказ некоторым из руководителей подполья прибыть туда для получения назначения. Через неделю перед Петером Баллем стоят несколько человек уже в форме офицеров Советской Армии. С трудом узнает в них комендант недавних узников. Эти люди уже не просят, они требуют, предъявляя соответствующие документы.
— Черт с вами, фанатики несчастные. Машины дам, только уезжайте поскорее. Без вас спокойнее.
Но машины дают нерегулярно и в недостаточном количестве. На этих машинах, в первую очередь, стараемся отправить стариков, инвалидов и детей. С каждым днем тяжелее сдерживать законный и понятный порыв наших людей.
— На Родину! Домой! К черту американцев!
— Пешком пойдем, если надо!
— С оружием будем прорываться!
— Пусть только попробуют задержать!
— Наши в Хемнице, близко!
Тогда включается в работу наш подпольный гараж. Украшенные гирляндами цветов и красными полотнищами колонны машин ежедневно делают несколько рейсов через демаркационную линию. В машинах очень тесно, но лица бывших узников светятся радостью, как будто отражают лучи встречного солнца. Широкая автострада, как меч, прорезает леса, равнины, холмы, селения и с каждой минутой приближает людей к их мечте, к счастью, к Родине.
Идут машины, соблюдая ровные интервалы. Возвращаются на Родину ее верные сыновья.
звучит с одной машины. С другой слышится:
14-е сентября 1958 года. На склоне горы Эттерсберг, где раскинулся архитектурный ансамбль памятника жертвам фашистского террора, через громадные каменные ворота территорию бывшего концлагеря Бухенвальд заполняют тысячи, десятки тысяч людей. Барельефы на семи монументальных памятниках-надгробиях рассказывают историю Бухенвальда от начала его строительства до дня восстания. На 350 метров тянется широкий, выложенный камнем Проспект Наций, и вдоль этого проспекта восемнадцать чаш на пятиметровых гранитных постаментах пылают вечным огнем, символизируя собою вечную память о погибших в Бухенвальде — гражданах восемнадцати европейских стран. Три громадные круглые воронки, обнесенные кольцеобразными гранитными стенами шестиметровой высоты, с входами, обращенными к Проспекту Наций, — братские могилы, места захоронения пепла сгоревших в крематории Бухенвальда. С большой художественной силой выполнена скульптурная группа, запечатлевшая момент восстания 11 апреля 1945 года. Призывом к стойкости и бдительности дышит фигура «Зовущего», глубокую скорбь вызывает фигура «Сраженного». Падая, он простирает вверх сжатые кулаки, как бы призывая поколения помнить тех, кто погиб, но не сдался. Над Площадью Наций к самым облакам возносится шестидесятидвухметровая башня с гигантским колоколом наверху. Два раза в сутки, в часы, когда на аппель-плаце Бухенвальда производились утренние и вечерние поверки, с вершины этой башни срывается и плывет над вершиной горы Эттерсберг густой звон колокола.