Заложить в расселину мину вызвался Лаци Вербай. На животе он подполз к опасному месту. Рукой он не мог ничего делать, так как держал в ней консервную банку. У входа в дыру он минут пять отдохнул, потом приступил к самому рискованному. Держа в руке бикфордов шнур, он должен был опустить мину на полтора метра в глубину. Здесь отверстие наиболее узкое. В десяти метрах сзади него дядя Дюри и другие с беспокойством следили за каждым движением Лаци. В пещере стояла тишина. Слышалось только биение сердца. Полчаса все проходило в гробовой тишине. Мина, раскачиваясь, висела в расселине.
Вскоре по характерному звуку «старики» услышали, что Лаци пополз обратно. Конец бикфордова шнура он тянул за собой. Дядя Дюри поджег шнур, и все поспешили к выходу. Бригада была еще в пещере, когда воздушная волна и приглушенный гул известили о произошедшем взрыве. Карбидные лампы потухли. Однако результаты взрыва невозможно увидеть до тех пор, пока не рассеется дым. А дым может держаться там в течение нескольких часов, несмотря на сквозняк. Все сочли самым разумным выйти из пещеры и устроить обеденный перерыв.
А тем временем «бибицы» усердно работали в другом поноре. Я был с ними, хотя из-за своего злосчастного ранения мог только, находясь на поверхности, вытаскивать ведра.
В 11 часов происходила смена забойщиков. Но работавший до обеда Гера Лаци не захотел передать рабочее место Шанни Папп. Лаци находящимся на поверхности ничего не сообщил о своих наблюдениях, но по тому, как он упорно не хотел передавать смену, все видели: у Геры действительно серьезные причины пренебречь дисциплиной бригады.
О возможности близкого входа в пещеру говорило и то, что уже через час из шахты начала вырываться такая сильная струя воздуха, какой мы не ощущали на протяжении всей работы. Она подхватила брошенный в отверстие понора листок бумаги и подняла его над нашими головами. Одно за другим поднимались наверх ведра, наполненные кусками породы, которые вода обточила и округлила. Каждые десять минут Гера просил отпускать веревку, к которой он был привязан, на тридцать-сорок сантиметров. Наши горевшие от волнения лица приятно освежал поток прохладного воздуха, вырывающийся из отверстия.
«Старики» были уже у Бибицтебера и с волнением ждали развертывания событий.
Через некоторое время мы услышали крик Геры, просившего спуститься Шанни Паппа: на его пути стояла каменная глыба, и он один не в силах был сдвинуть ее с места. Заодно он просил спустить запасную веревку. Руки работали с необычайной быстротой. Папп натянул на себя спецовку, зажег лампу и начал спускаться в узкую шахту. Юноша едва протискивался в узком колодце. Лампу задул со свистом вырывающийся из отверстия ветер. Потом Папп исчез в глубине. Мы отпускали за ним веревку и считали метры. На восьмом метре Папп остановился и стал разговаривать с Герой. Но слов понять было невозможно, только неразборчивый, рокочущий шум доносился из глубины.
Они обвязали камень веревкой и крикнули, чтобы мы тянули сильней. Веревка трещала под тяжестью груза. На счастье, камень имел продолговатую форму и поэтому прошел в узком камине. Мы еще не отвязали веревку, как Гера снизу закричал, что за местом, где лежал камень, камин идет дальше. Правда, еле-еле, но все же можно протиснуться через него. Нужна еще веревка. Папп кричит, что Гера обвязывает себя за поясницу и спускается дальше.
Наверху все хватаются за веревку.
— Держи… теперь отпускай!., отпускай… еще… еще!.. Быстрее, потому что режет!., повис на ней… еще… стой!
Потом снова Гера и Папп разговаривают между собой. Мы слышим их голоса, но слов разобрать нельзя. Зажигаем новые сигареты. Сколько ни кричали, ответа не было. Каждый чувствовал: мы перед большим событием. Я послал в камин Лаци Вербая, чтобы он нам сообщил, почему молчат Гера и Папп.
Вербай в мгновение ока молча обвязался веревкой. Стали спускать и его вниз.
— Счастливо, Лаци!
— Счастливо!..
Вот и он исчез. Веревка, словно бесконечная змея, извивалась вслед. Уже восемь метров, уже девять… На десятом метре веревка остановилась, и мы почувствовали, что она ослабла — Лаци снял с себя петлю.
— Что нового, Лаци?
Задаем вопрос, страшно волнуясь, но ответа снизу нет. Затаив дыхание прислушиваемся. И вот откуда-то доносится очень далекий крик. Потом снова повторяется:
— Г-г-д-е вы-ы?
Мы поняли. Часы показывают половину первого. Ленке Граф начинает плакать. Я смотрю на Ревеса, он думает то же, что и я: вход в пещеру открыт…
Пытаюсь спуститься вниз, но не могу. Рана на пояснице болит от каждого движения, а камни вдавливаются беспощадно. Больно настолько, что я покрываюсь потом. Все попытки напрасны. Пока не выздоровею, не смогу спуститься вслед за ними. Вытаскивают меня из колодца почти в бессознательном состоянии.
Мы ждем возвращения товарищей. Никто не уходит. Из лагеря пришла Магда Вираг — значит, обед готов и уже стынет. Ее слова едва доходят до нашего сознания. Никто не движется. Наблюдаем за безмолвным, темным отверстием понора. У входа в колодец колышатся от струй воздуха травинки. В страшном напряжении проходят минуты. Дядя Дюри робко вносит деловое предложение:
— Надо бы скорее пойти посмотреть, что там после взрыва.
Но никто не трогается с места. Думаю, что прикажи я им отправиться на рабочие места, ребятам было бы очень тяжело.
И вот в половине второго мы услышали снизу голоса. Кричал Гера: он привязал себя к веревке, можно тянуть. Сразу подскочили четверо. Поднимаем с невероятным трудом. Наверное, он не в состоянии помочь сам себе. Тяжелое дыхание слышится все ближе, наконец он появляется в суженном участке колодца. С ног до головы юноша был весь в грязи. Мокрые пряди волос свисают на покрытое глиной лицо. Мы едва узнали его. Последнее усилие — и он наверху. С одежды стекает жидкая грязь. Но глаза возбужденно поблескивают.
Без слов он бросается ко мне и, обняв, долго целует. Я не сопротивляюсь. Правда, я теперь стал тоже грязным, но даже в голову не приходит обратить внимание на такой пустяк.
— Есть, Лацика! Замечательная… и, по крайней мере, в километр длиной!
Радостно обнимаем Геру, а Ленке протягивает ему флягу с вином. Он жадно пьет, глазами показывая, чтобы мы побеспокоились о двух других. Их теперь тоже можно вытаскивать наверх. Колодец страшно узкий, дело продвигается медленно, но вскоре и они на поверхности. Едва можно разобрать друг друга, такой неимоверный стоит шум. Все хором спрашивают, хором отвечают. Шан-ни Папп считает, что там можно пройти вглубь на расстояние трех километров, но Лаци Вербай говорит, что на полтора. Я не верю ни тому, ни другому и считаю только на пятьсот метров, так как по опыту знаю: в порыве воодушевления даже самые беспристрастные исследователи всегда преувеличивают. Теперь я жаждал узнать только одно, почему они были вынуждены возвратиться? Лаци объяснял это тем, что вода пещерного ручья внезапно исчезла под каменной стеной, и пещера стала там совсем низкой, даже на животе невозможно было ползти. Я тотчас понял: он говорит о сифоне.
— Ну, а сейчас посмотрим, что там можно сделать. То есть посмотрел бы, если бы мог. В горячке я совсем забыл о своей ране. Как сделать, чтобы она не болела?!
За мгновение я перебрал в памяти все свои медицинские познания: самое худшее, что со мной может случиться при спуске в пещеру, — столбняк из-за попавшей в рану грязи. Ну, этого можно избежать, завтра попрошу врача сделать мне противостолбнячную прививку. И я решился. А на боль не нужно обращать внимания.
Пришедших в бурный восторг товарищей с трудом удалось отправить обедать в лагерь. Однако мы едва проглотили несколько кусков, обед нас теперь не интересовал. Мы начали приводить в порядок лампы и одеваться для разведки. В походе хотели участвовать все, хотя комбинезонов нам не хватало. Пришлось некоторым надеть на себя одежду наизнанку, а Ленке Граф заявила, что не представляет себе более простой и удобной спецовки, чем пижама.