Я последовала его примеру, а пену со рта отерла Фомкиным рукавом. Сам напарник покачивался рядом и с усердием тянул какую-то песню.
— Вот у меня тоже мечта была, — начал тем временем начальник, — я, значицца, даже к артефакту пошел, мол, предскажи, светлолицый. А он что?
— Что?
— Предсказал. — Начальник громыхнул кружкой по столу. — Сбудется, говорит, жди. Вот я и жду!
— А чего сбудется? — прервал заунывное пение Фомка.
— Когда исполнится, тогда узнаю. Так и сказал, — изрек начальник.
— А-а-а, ну это да. Так обычно и бывает. Ждать надо, — глубокомысленно поддакнул Фома. — А ты, Аленка, это… наплюй на Мика. Наплюй, тебе говорят.
Я сплюнула.
— Вот, правильно. Гнилой человек, не зря вокруг тебя вертелся. Верно я говорю?
Начальник кивнул со знанием дела.
— Душа-че-ло-век.
— Какая душа? — Фомка стукнул кулаком по столу. — Я говорю, что гнилой!
— А-а-а, это да, есть от него запашок подозрительный.
— Ну вот! Явился, видишь ли, ирти… иртифакт искать, а сам вокруг Аленки круги наворачивает.
— Да не найдет, — качнул головой начальник, — нету его во дворце.
— А ты почем знаешь?
— Так листок их… ик… ихний… направление не указывает.
— На арти… артэ-фахт?
— Ну так. Раньше всегда показывал, где он. При-маг-ни-чи-вал-ся. А потом — бац, и все, перестал. Исчез, стало быть, артефакт. А как тут не исчезнуть, когда столько народу по дворцу шляется? Понаехали, все покои забили. А нам следи за каждым. Как за всеми уследить, особенно если сокровище свое они каждый день таскали показывать? Накануне вот всяким просильцам лично предсказания вещал. А в день исчезновения к послам носили, но тем просто шар посмотреть дали, самого-то не призывали. А вечером принцессе блажь в голову стукнула. Глядят, а нет ничего. Вот и подняли шум. Из «Звездного агентства» прискакали, потыкались, потыкались, про награду и наказание узнали и сдулись. Король тогда осерчал, сказал, чтобы лучших из лучших звали и чтобы без права выбора.
— Эх, — я вздохнула, — а с покоями что?
— А что с ними?
— В моих кто жил?
— А кто там только не жил. Даже мужиков селили! Некуда было, столько понаперло. Их в женское крыло запихнули, а баб выше, чуть ли не на чердак. Их поменьше тогда здесь шастало. Больше те шлялись, которые разнюхивали, как артефакт обратить. Нам король строгий наказ дал молчать, чтобы ни-ни, никому ни слова. Про артефакт этот и про обращение.
— А как его обращать? — Я подперла голову рукой, чтобы не упала в тарелку с салатом, и сильнее скосила глаза на начальника.
— Да как! Волшебный же ж… ик… чтоб его… Целовать, значит… ик… надо.
— Целовать?
— А то! Чтоб в мужика превратился. Хотя я бы в жизни не подумал, — охранник пошленько захихикал, — это как артефакт в мужика одним поцелуем превратить? Там, кажись, не в поцелуях-то дело. Мужчину мужчиной женщина делает, а иначе не-э-э-э-т… Но о том сам артефакт рассказал, когда король спросил. Хотя… может, соврал. Поглядел на принцессу, запнулся и выдал про поцелуй. Я бы тоже запнулся, когда так глядят, что прямо счас схарчат вместе с листиком.
— А когда целовать надо? — не отставала я от разговорчивого начальника.
— В ночь полнолуния, успеть нужно до рассвета. А то на рассвете — тюх, и нет его.
— Как нет?
— Испарится. Улетит на свободу, и все, нет у вас артефакта-предсказателя.
До покоев меня нес, взвалив на плечи, Фомка. Затащив в женское крыло и доперев до моей комнаты, напарник внес меня внутрь и уронил на кровать со словами: «Отдыхай! И чтобы ни-ни!»
Развернувшись, Фомка с чувством выполненного долга проследовал прочь, громко хлопнул дверью и едва не снес что-то в коридоре. Вслед за грохотом послышался недовольный голос дворцовой экономки, которая вздумала прочитать Фоме проповедь. Последовавший вскрик показал, что долго слушать напарник не стал, а, кажется, просто взвалил строгую даму на свое богатырское плечо и куда-то поволок. Как ни странно, на помощь экономка не позвала, и мне даже послышался кокетливый смех, который постепенно затих вдалеке.
— Вот нормально! Ему подвиги, а мне «отдыхай!» — Я приподнялась на руках, потом сползла с кровати и, пошатываясь и ухватившись за спинку, стада скидывать ботинки. Один улетел с моей ноги под тумбочку, второй под кровать, а платье я бросила прямо на пол. Наплевав на ночную рубашку принцессы, в которой тонула, завалилась на постель в нижнем белье.
Пьяной женщине тоже хочется либо подвигов, либо любви, потому что зачем напиваться, если ведешь себя прилично, как трезвая? Однако объект и подвигов, и любви находился далеко, где-то в дворцовом лазарете, куда я в таком состоянии не могла доползти. А еще за жертвой моего покушения вдохновенно ухаживали санитарки. Хотя, согласно последним данным, доставленным по моей просьбе в караулку, Мик ничего себе не сломал — сказались твердость врезавшегося в стены подноса и мягкость принявшего на себя удар вельможи.