— Странный год… Вдругорядь без вареньев.
— Так не одна вишня с малиной в саду, есть и другие!
— Те, которые ваши «другие» — не всякому по вкусу!
— Вы это про калину, по всему судя?!
— Про неё. Касторкой разит от той ягоды! Порошками аптечными!
— Здоровьем, друг мой! А к горечи привыкнуть надо, в ней своя прелесть.
— И какая ж это прелесть, скажите на милость, по доброй воле в рот, заместо сладости, горечь класть?
— Так коли распробовать её хорошенько, то жизнь ещё слаще покажется! От одного этого не стоит пренебрегать ею. Ну и по другим статьям она хороша. Впрочем… кому я толкую…
Дождь почёркал летние дни наискось: «Не так! «Неверно!», «Не годится!»… Так и тянет спросить: «А …переписать?!» Вдруг то, перед тем, было начерно?! Только вот, — не начать заново. Не то лета, но ни дня, ни мгновения. Всё набело, на одном дыхании, с листа.
В продолжение…
Жизнь … с листа. Несколько знакомых нот, из которых составлены все аккорды бытия. Нотный стан обстоятельств, которые из века в век одни: рождение, недолгое, безотчётное восхищение жизнью, предчувствие наступления некого великого чуда, сумрак разочарований, среди которых познанное однажды, как озарение, понимание конечности всего округ и непостижимости сего обстоятельства.
А далее — привычная бравада чёрного юмора на людях и омут тоски наедине с собой, приучение себя к мысли, что «все там будем» и ожидание этого часа, кой отсрочивается разным манером, от пристрастия к горячительному до игры на пианино, — любому производимому, как в горячке, и не делу даже, но действию. Кому что ближе, тот тем и занят, — только бы не думать, лишь бы не помнить, не дай Бог узнать.
Но что случится и когда какой сигнал подаст судьба, в самом деле, не ведает никто, даже тот, кто думает, что сведущ в этой жизни во всём.
Впрочем, бывает, дают иногда понять, избранным, — в назидание или дабы успели закончить добром незавершённое, — у всякого на то суждение своё.
И пусть бы оно так, но как-то горько, обидно за нас! Это, как понавдоль берега реки, сопровождающее бытие, наивное ожидание некоего чуда. Разве можно не заметить, не понять, что вот оно, необыкновенное, уже произошло? И свет виден тебе, и холодок затиня2 бросает в дрожь. А соль высохших слёз, испарины или морской волны на коже… она есть?! Тонкая, нежная, как иней, обметавший губы чертополоха осенним рассветом… Ну, так чего же тебе ещё, человек?!
Жизнь всегда с чистого листа. От того-то мы рады любому её началу, — белесому ростку; младенцу, в улыбке приоткрывшему беззубый рот; щенку, заснувшему с каплей молока на подбородке. Только неможно3 таить в себе ту радость, но стоит растравливать её, будто рану, чтобы не заметить, пропустить мимо сердца тот миг, в который однажды сказанные и некогда написанные тобой слова, падут семенами в землю.
— Чтобы прорасти и быть вновь?!
— Как знать, как знать…
Почтальон
Мне нравилось зазывать нашего почтальона в квартиру. Особенно в летние каникулы, когда соседская детвора веселилась в деревне у бабушки, удила рыбу, купалась, полола огурцы и грызла морковку, прямо так, выдрав её из земли и отерев о штанину. Вся моя родня давно уж перебралась в город, так что ехать было не к кому, заняться, кроме чтения, нечем.
Загнав веником клубы пыли под кровать, бледный, с головной болью томился я в комнате, читая всё без разбору и закусывал, запивая хлеб холодным, бордовым до черноты, сладким чаем. Когда от буханки оставались лишь крошки, я вспоминал о чесноке, и ел его без ничего, просто макая в соль. Было горько, но съедобно вполне. Из дому я выходил только для того, чтобы купить наказанное матерью или совершить очередной набег на библиотеку.
Почтальон, что разносила почту по нашей улице, была крупной, грузной женщиной. Такими в книжках советской поры обычно рисовали доярок. Ремень коричневой сумки, которую распирало от обилия газет, журналов и писем, оттягивал её плечо. Привычная к тяжёлой работе, женщина обыкновенно шла вразвалочку, с вросшим в лицо выражением страдания, отчего её делалось неизменно жаль. Хотелось перенять сумку, зазвать в кухню, усадить на табурет и напоить чаем.
Иногда мне удавалось сделать это. Едва на двери квартиры хлопала крышка почтового ящика, я выглядывал в коридор:
— Здравствуйте! Передохните немного! Вижу, что вы устали! Зайдите хоть ненадолго!