На свидание с осенью…
Крадётся лето между луж, как промежду прочим. Обходит округу бочком, по кругу. Семенит, опасаясь поскользнуться на полужидкой слякоти бездорожья, по глубокому ручью дороги, что выплёскивается через поребрик, облизывая обочину, и оседает каплями на обуви горожан или, коли есть где гранитная насыпь, просачивается сквозь неё, не оставляя заметного следа.
С поклажей в половину себя, по пресыщенному водой песку бежит одинокий муравей. Тащит он завёрнутую в белую пелёнку, словно куколку, куколку6. Поднимая её повыше над заилившейся тропинкой, дабы не выпачкать, надсаживается, изнемогая, но не мыслит остановиться, бросить, не донести… Лишь отдувается со свистом. Менее храбрые его сотоварищи отсиживаются в сухих лабиринтах подземного гнезда, более смелых смелО мокрой метлой косого на оба глаза ливня, и изломанными, игрушечными их телами обметало теперь отмели луж и рек, будто губы лихорадкой.
Белые ночные цветы7 заставляли себя спать по всё время, пока шёл дождь, сжимали крепко веки бутонов, нарочно пренебрегая светом дня. Сговорчивые при луне, страстные ея поклонники, открывались они ей навстречу, отражая созвездия, как нападки. Выбирая себе ночных бабочек для вальса или тангО, разборчивы и придирчивы они весьма, хотя мнут бархат богатых нарядов лишь до рассвета, ни мгновением дольше.
— А дальше?
— Кому какая про то печаль…
Стараясь шуметь потише, крадётся лето между луж, как промежду прочим…
— Торопится, знать.
— Куда?
— На свидание. А спросите — с кем, так с осенью, с кем же ему ещё…
Меньшее из зол
У меня перестал подходить хлеб. Тот, что так любил отец, и, называя его пирожным, отрезал дрожащими слегка руками, а жевал с улыбкой, чуть прикрыв глаза от удовольствия.
Мне говорят — дрожжи не те, мука, масло… Да нет, всё то же, не изменилось ничего, кроме, пожалуй, меня.
После того, как не стало отца, я не чувствую дыхания хлеба, — того, из зерна с омытых вечной вечерней росой полей и забродившего от капли цветочного нектара, что обронила из переполненной авоськи пчела…
Оно как-то скоро и незаметно прошло, то время, когда вызволенный из печи, утомлённый её жаром, хлеб улыбался навстречу:
— Наконец-то! — Шептал он.
— А разве я опоздал? — Удивлялся ты притворно, ибо сам не мог дождаться никак, дабы прижаться щекой к корочке, ощутить её сдобный в меру, кружащий голову и сбивающий с толку дух.
— Но всё же, скажите ваш способ, быть может, я найду ответ, причину…
— Извольте.
Залитый варёной водой солод как и прежде ленится до рассвета. Тёплые дрожжи, от недолгой, но сладкой их жизни, уподобляются тучам, что растут на глазах, погоняемы волей ветра. Спутанность мыслей просеянной мелко муки со щепотью соли в ней, как истиной, сутью, солью бытия, из многих его слёз. И, для утоления ран, — масло солнечного цветка, что лоснится, бежит густоты, тяготиться ею и льнёт ко всему, чего коснётся…
— Я полагаю, вам надо поговорить с хлебом по душам перед тем, как поставить в печь.
— Не поможет. Увы.
У меня перестал подходить хлеб. Он не видит в том смысла. Я не сумею радоваться ему также, как отец, которого мне хотелось защитить, отгородить свежей горбушкой… от его прошлого. От голодного детства и контузии в войну, от показательных казней и открыток поверженных врагов, по которым он учил их язык… А как забыть про кусок хлеба, что съедает… съедал!!! — после каждой трапезы отец. Он так и не смог прекратить делать это. Привычка иссякла вместе с жизнью. И не испытать больше того счастья — печь хлеб, предвкушая, сколь будет доволен отец.
У меня перестал подходить хлеб. Ну, что ж. Пусть бы случилось только это. De duobus malis minus est semper eligendum8.
А зря…
Уехавшие. Они не предатели, они воры, которые похитили веру в человечество, вместе с частью прошлого, в котором увязли мы все навечно.
Карусель бытия такова что, подсаживая «прокатиться» новых людей, она выпроваживает, гонит прочь предыдущих. Когда и кого — решает сама, невзирая на наличие входных, лотерейных или банковских билетов. Думая о чём-то своём, не глядя ни на кого, крутит она ручку барабана, на котором смазанные дождями и движением яркие пятна. И нам надо успеть угадать среди них образы своих извеку людей, отыскать сонетку к нужному колокольчику, дабы пробудить в себе любовь к ним и привыкнуть к их новым лицам. Тот разрисованный барабан — один на всех. Без любого из нас он сделается ущербным, ветхим и от вращения довольно скоро рассыпется в прах, так что погребёт под собой всё нажитое поколениями людей.
7
Смолёвка пони́кшая, или Смолёвка поника́ющая (лат. Silēne nūtans) — вид растений рода Смолёвка (Silene) семейства Гвоздичные (Caryophyllaceae)