Эта система поддерживала высокий уровень новаторства в области совершенствования вооружений. Многочисленные ремесленные мастерские производили широкий спектр оружия и доспехов для постоянно растущего потока самых различных покупателей. В подобных условиях любое новшество, приводившее к снижению стоимости либо улучшению технических данных продукта, быстро становились востребованным. Таким образом в XIV в. было положено начало гонке вооружений, ставшей привычной составной более поздней европейской истории. В первоначальный период лидировала Италия и ее вооруженные силы; не прошло и века, как новые виды оружия стали инструментами ведущих держав и могущественных монархов.
Итальянские оружейники были лучшими, пока спор шел между все более мощным арбалетом и совершенствовавшейся броней. В XIV в. было внедрено арбалетное «стремя» (1301 г., в Китае оно появилось в XI в.), позволившее стрелкам быстрее взводить более мощное оружие; деревянные крылья уступили место стальным (после 1350 г.); был изобретен заводной механизм для взведения тетивы (1370 г.)[111]. Далее совершенствование арбалета остановилось — новаторские идеи стали внедряться в производстве порохового оружия. Однако до этого каждый шаг вперед в повышении мощности арбалетов парировался совершенствованием защитных доспехов. Лидером производства лат был Милан, а единственным сравнимым с ним по уровню центром производства арбалетов была Генуя, где многие правители европейских государств нанимали арбалетчиков, и которой даже могло принадлежать первенство в производстве арбалетов.
Следующим эпизодом в технологической гонке между наступательным и оборонительным оружием стало задействование артиллерии. По видимому, идея использования энергии расширения пороховых газов для метания снарядов с недостижимой прежде силой к европейским и китайским изобретателям пришла одновременно. Самые ранние рисунки, однозначно подтверждающие существование орудий, относятся к 1326 и 1332 гг. для Европы и Китая соответственно. Оба рисунка изображают орудие в форме вазы, из жерла которого вылетает огромная стрела; это, вне зависимости от места производства, предполагает единую родину данного изобретения[112].
Однако даже если артиллерия (как и порох) были заимствованы у Китая, остается фактом, что европейцы очень быстро обогнали весь остальной мир во всем, что касалось пушек, и обладали полным превосходством в этой области до Первой мировой войны. Определявшие развитие арбалета и лат итальянцы так и не сказали своего слова в области артиллерии — быть может потому, что первые европейские орудия представляли собой гигантские трубы, весившие больше тонны. Итальянцы оказались в проигрышном положении, поскольку им приходилось ввозить металл с севера, а перевозка по суше обходилась дорого. За исключением нетранспортабельных изделий— например, пушек, обстреливавших стены Константинополя в 1453 г. — выгоднее было выплавлять руду и производить металлические изделия непосредственно близ рудников. Таким образом, итальянские оружейники оказались в заведомо невыгодном положении по сравнению с мастерами по ту (более богатую металлами) сторону Альп; стоило пушкам стать главным инструментом войны, как технологическое лидерство Италии растаяло.
Прежде, чем рассмотреть период становления пороховых вооружений, стоит взглянуть на то, что происходило на континентальном пространстве к северу от Альп — где феодальная система (предполагавшая предоставление рыцарю на службе сюзерену доходного земельного удела) укоренилась прочнее, чем когда-либо в Италии. В начале Столетней войны (1337–1453 гг.) король Франции все еще связывал планы изгнания английских захватчиков почти исключительно с рыцарской конницей[113] хотя уже в битве при Креси (1346 г.) он также задействовал генуэзских арбалетчиков, нанятых в надежде нейтрализовать английских лучников-йоменов.
Английским войскам во Франции обещали жалованье — впрочем, редко выплачиваемое — так что солдатам приходилось отбирать провиант и фураж у местных жителей и жить надеждами на внезапно свалившееся богатство — клад серебра или выкуп за знатного пленника. Оборот товаров и денег во Франции не достиг достаточного уровня, чтобы стать подобно службе наемников в Италии, финансово стабильной (самоподдерживающейся) системой. Тем не менее процесс передачи значительных средств, образовывавшихся при прохождении живущих грабежом войск (например, от переплавленной в слитки драгоценных металлов церковной утвари), должен был стимулировать рыночный обмен. Орды маркитанток и приживал, сопровождавших английские и французские войска, постоянно продавали и покупали— то же самое делали солдаты, чтобы приобрести необходимые им товары в обмен на награбленное или украденное. Как ранее в Италии, армии в походе, нуждавшиеся в постоянном снабжении, напоминали кочевые города. Их краткосрочное воздействие на французскую глубинку было катастрофическим, тогда как в долгосрочном плане армии и грабежи повысили значение торговли в повседневной жизни[114].
В итоге, когда французская монархия стала оправляться от шока поражений первых лет и недовольства собственной знати, увеличившиеся налоговые поступления позволили королю создать гораздо более боеспособную армию, которая в ходе успешных кампаний окончательно изгнала англичан к 1453 г. Та же армия позволила Людовику XI (правил в 1461–1483 гг.) получить большую часть наследства герцога Бургундии Карла Смелого после гибели последнего в битве со швейцарцами (1477 г.). Таким образом на карте Европы в 1450–1478 гг. возникло королевство Франции, централизованное как никогда прежде и обладающее постоянной профессиональной армией в 25 тыс. солдат. При чрезвычайных обстоятельствах численность армии могла быть доведена до 80 тыс[115].
Однако сухие цифры не раскрывают полной картины произошедшего. Французской армии понадобились тяжелые артиллерийские орудия, чтобы одно за другим за считанные часы обратить неприступные прежде укрепления в груду камней. Полное изгнание англичан из Нормандии и Гиени в 1450–1453 гг., столь красочным образом продемонстрировавшее возможности порохового оружия, имело в своей основе столетие интенсивного развития пушек.
С самого начала громоподобность, сопровождавшая выстрел орудия, очаровала европейских правителей и мастеровых. Вложенные в разработку и изготовление первых пушек средства и усилия однозначно не окупались. Для наглядности упомянем, что более ста лет после появления пушек в 1326 г. они по всем показателям уступали катапультам. Единственным, чего стенобитные орудия античности делать не могли — издавать грохот. Однако экспериментаторов это не останавливало[116].
Эти четыре рисунка показывают, каким образом европейские ремесленники и правители сотрудничали в деле преобразования игрушки 1326 г. (рис. а) в грозное орудие. Две гигантские камнеметные бомбарды— из сварного кованого железа (б) и бронзовая литая (в) — во второй половине XIV в. уступили место мобильной осадной артиллерии (г), использовавшей более плотные железные ядра и метавшей их с большей скоростью благодаря использованию «зернистого» пороха. Результатом было создание оружия, способного разрушить любое укрепление за считанные часы.
а. Berhard Rathgen, Das Geschutz im Mittelalter (Berlin: vdi, 1928), Tafel 4, Abbildung 12. Миниатюра из рукописи Уолтера де Милимета, Оксфорд, 1326 г.
111
Ralph W. F. Payne-Gallwey, The Crossbow, Medieval and Modern, Military and Sporting: Its Construction, History and Management (London, 1903), pp. 62–91 and passim.
112
См. I. Carrington Goodrich, «Early Cannon in China», Isis 55 (1964): 193 — 95; I. Carrington Goodrich and Feng Chia-sheng, «The Early Development of Firearms in China», Isis 36 (1946):114 — 23; and Joseph Needham, «The Guns of Khaifeng-fu», Times Literary Supplement, 11 January 1980. Относительно ранних орудий в Европе существует множество книг, из которых заслуживающим упоминания примером является O. F. G. Hogg, Artillery, Its Origin, Heyday and Decline (London, 1970).
113
Феодальная служба также была частично монетизирована тем обстоятельством, что от сюзерена ожидали (или вменяли ему в обязанность) по истечении определенного срока (обычно, сорока дней) платить ежедневное содержание за службу. Поскольку англичане оставались во Франции круглый год, то на предполагавшую сравнительно краткосрочные боевые действия французскую систему феодальной службы легло непосильное бремя. В свою очередь, ранее, в ходе завоевания Уэльса и Шотландии, англичане создали и развили модель полупрофессиональной наемной армии на службе королю. Относительно найма в английские экспедиционные силы см. Kenneth Fowler, ed., The Hundred Years War (London, 1971), pp. 78–85; H. J. Hewitt, The Organization of War under Edward III, 1338 — 62 (Manchester, 1966), pp. 28–49.
114
См. мастерски написанную работу Philippe Contamine, Guerre, etat et societe a la fin du moyen age: Etudes sur les armees des rois de France, 1337–1494 (Paris, 1972). Относительно английских армий см. Hewitt, Organization of War Under Edward iii, 1338 — 62; K. B. McFarlane, «War, Economy and Social Change: England and the Hundred Years War», Past and Present 22 (1962): 3 — 17; Edward Miller, War, Taxation and the English Economy in the Late Thirteenth and Early Fourteenth Centuries», in J. M. Winter, ed., War and Economic Development (Cambridge, 1975), pp. 11–31; и статьи у Fowler, The Hundred Years War (см. сноску 12 выше). Относительно экономических последствий грабежей см. Fritz Redlich, De Praeda Militare: Looting and Booty, 1500–1800 (Wiesbaden, 1956), и особенно его главный труд The German Military Enterpriser and His Work Force, 2 vols. (Wiesbaden, 1964), 1:118 и далее. Данные Редлиха относятся к более позднему периоду, однако труд представляет исключительную ценность, так как образование экономиста позволило ему применить экономический словарь в описании явлений грабежа и наемничества.
115
Цифры приведены по Contamine, Guerre, etat et societe, pp. 317 — 18. В 1478 г. 4142 «копья» французской армии четырехкратно превосходили миланское войско — что дает приблизительное представление о том, насколько Франция превзошла уровень ведения войн городов-государств Италии. Там же, с. 200.
116
См. Thomas Esper, «The Replacement of the Longbow by Firearms in the English Army», Technology and Culture 6 (1965): 382 — 93. С самого начала пушки стали носителями сексуального символа, что в немалой степени может объяснить иррациональные затраты европейских ремесленников и правителей на изготовление ранних образцов огнестрельного оружия. Эта мысль почерпнута у Barton C. Hacker, «The Military and the Machine: An Analysis of the Controversy over Mechanization in the British Army, 1919–1939» (Ph. D. diss, University of Chicago, 1968), открывшего подобные психологические мотивы в деле конструирования танков в промежутке между мировыми войнами. Тем не менее, хотя экскурс в психологию позволяет понять иначе необъяснимое поведение, однако оставляет открытым вопрос о причине особой предрасположенности европейцев к пороховым вооружениям. Особенности политических институтов Западной Европы и воинственные обычаи горожан, изготавливавших или приобретавших новые виды огнестрельного оружия видятся необходимыми факторами в воплощении фантазийных психологических мотивов в металле. См. J. R. Hale, «Gunpo and the Renaissance: An Essay in the History of Ideas», in Charles H. Carter, ed., From Renaissance to Counter-Reformation: Essays in Honor of Garret Mattingly (London, 1966), pp. 133 — 34.