Давление на сельский уклад и традиционные общественные модели постоянно возрастало до 1914 г., когда Первая мировая война направила напряжение по новому руслу. Смерть многих миллионов действительно способствовала частичному разрешению этой проблемы в перенаселенных областях Центральной и Восточной Европы. Однако лишь Вторая мировая война, вызвавшая гибель значительно большего количества людей, а также массовый исход беженцев и перемещения целых этнических групп, позволили странам Центральной и Восточной Европы повторить французский ответ на революционные выступления в начале XIX в. (а именно управлять рождаемостью в соответствии с осознаваемыми экономическими обстоятельствами и ожиданиями). В итоге после 1950 г. рост численности населения перестал подвергать европейское общество серьезному давлению[433].
Разнообразие опыта по разрешению проблемы роста численности населения способно многое объяснить в подходах и поведении европейских держав в преддверии Первой мировой войны. Как предполагалось в шестой главе, в середине XIX в. Франция и Великобритания пошли совершенно разными путями в разрешении внутренней напряженности, вызванной быстрым ростом численности сельского населения этих стран в 1780 — 1850-х гг[434]. Этот факт был засвидетельствован повышением уровня заработной платы в 1850-х и последующие годы. Сознательное ограничение рождаемости во Франции поставило рост населения в зависимость от экономических опыта и ожиданий. Те, кто не мог найти приемлемую работу в Великобритании, уезжали в европейские колонии, где рабочие места наличествовали в избытке[435].
Ситуация в России напоминала британскую в том смысле, что отток в доступные в политическом отношении и малозаселенные пограничные земли был доступен сельскому населению, которое не могло более следовать традиционному укладу жизни у себя на родине. В 1880–1814 гг. более шести миллионов русских переселились в Сибирь и около четырех миллионов — на Кавказ. В то же время около двух с половиной миллионов жителей западных окраин России (в большинстве своем поляков и евреев) перебрались за океан[436]. Благодаря железным дорогам и вызванным снижением стоимости наземных перевозок многообразным проявлениям промышленно-коммерческой экспансии, эти «предохранительные клапаны» дополнялись расширяющимися возможностями для трудоустройства в городах. Однако вскипавшее в большинстве сельских областей России недовольство наглядно проявилось в ходе внезапной вспышки революционного насилия 1905–1906 гг.
Французы и британцы на западе и русские на востоке в конце XIX— начале XX в. оказались перед лицом поистине сложной демографической проблемы. Например, в Германии среднегодичное превышение уровня рождаемости над смертностью в 1900–1910 гг. составляло 860 тыс. человек — однако в то же время промышленно-коммерческая экспансия открыла столько новых рабочих мест, что для обработки сельских хозяйств на востоке приходилось нанимать поляков[437]. И все же давление, оказанное воздействием быстрой урбанизации на традиционный уклад жизни, было крайне серьезным. Активно выходившие на политическую арену новые городские слои зачастую оказывались пугающими для правящей германской элиты, родиной которой в основном были сельские районы и маленькие города. Особенно угрожающей виделась популярная в среде промышленных рабочих марксистская революционная риторика; в то же время многих германцев беспокоила волна славянской миграции с востока. Результатом вышеперечисленного стало ощущение нахождения в осаде и значительно более безоговорочная, нежели того требовал здравый смысл, поддержка Австро-Венгрии летом 1914 г[438].
Отражение различий между германским и французским развитием является весьма ироничным. Если бы старый правящий режим Германии менее успешно справлялся бы с проблемами, вызванными ростом численности населения в XIX в., то в стране вполне могло прийти к власти революционное движение. Взывающая к другим народам Европы привлекательная универсалистская идеология последнего могла возыметь то же действие, что и французские революционные идеалы конца XVIII в. Однако вместо этого германская борьба за господство в Европе проходила под исключительными — узконационалистическими и расистскими лозунгами, которые могли лишь оттолкнуть, а никак не привлечь другие народы. Иными словами, в долгосрочном отношении столь успешная и быстрая индустриализация лишила германскую модель форм революционного социализма и не позволила Германии победить в войнах XX в. Марксистские рецепты строительства будущего пошли не тем путем — поворот событий 1917 г., который вверг бы в изумление самого Маркса, сделал его учение идеологическим инструментом построения государственной власти в России.
До 1917 г. подобная смена ролей была невообразима. В расположенных к востоку и югу от Германии европейских землях промышленное развитие не поспевало за темпами роста населения[439]. Соответственно, наиболее болезненными политические потрясения были на окраинах Османской и Австро-Венгерской империй. К этой же категории относятся и польские области России. Несмотря на поистине огромный объем эмиграции за океан,[440] одной ее было недостаточно для разрешения проблемы. Молодые люди, которые в надежде выбиться в средние слои общества пытались получить высшее образование, в нужное время оказались в нужном месте — и донесли до своих разгневанных сверстников революционные политические идеи. В этом они достигли значительных успехов, начиная с Болгарии и Сербии[441] в 1870-х, и немногим позже — в других регионах Восточной Европы. Таким образом, Балканы стали пороховой бочкой Европы. Естественным является тот факт, что искрой, вызвавшей грандиозный взрыв Первой мировой войны, стало убийство эрцгерцога Фердинанда Гаврилой Принципом. Неудачные попытки молодого человека получить образование, необходимое для обеспечения удовлетворительного уровня самостоятельности, бросили его в объятия крайне революционной формы национализма[442].
Первая мировая война в определенной степени облегчила ситуацию с перенаселенностью в сельских районах Центральной и Восточной Европы. Миллионы крестьянских сыновей были отправлены на фронт, 10,5 миллионов погибли[443]. Последовавшие вслед за окончанием войны националистические революции в Австро-Венгерской империи (1918–1919 гг.) и социалистические революции в России (1917 г.) в малой мере снизили оказываемое перенаселенностью сельских районов давление. За исключением Венгрии, обе разновидности революции лишили имущие классы их предвоенной земельной собственности. Однако передел земли в пользу уже обнищавшего крестьянства не способствовал росту производительности, а наоборот, привел к обратному результату, поскольку для эффективной обработки наделов новым владельцам недоставало ни средств, ни знаний. Таким образом, послевоенное урегулирование не справилось с проблемой слишком большого количества людей, пытавшихся следовать традиционному укладу крестьянской жизни. Русские в 1928–1932 гг. отреагировали государственной программой индустриализации, поддержанной насильственной коллективизацией на селе. В годы экономической депрессии 1930-х в остальных областях Восточной Европы недовольство сельского населения обычно принимало форму антисемитизма— принадлежащие к среднему классу евреи были достаточно многочисленными, чтобы подвергнуться обвинениям в обогащении за счет крестьянства.
433
Для рассмотрения явлений, связанных с населением в период войны, см Kulischer, Europe on the Move: War and Population Changes, 1917–1947 (New York, 1948).
434
Ирландская проблема Великобритании не оказалась разрешенной катастрофическим неурожаем картофеля и последовавшим голодом 1845–1846 гг., однако в силу ускоренного процесса эмиграции и жесткой практике запрета на брак до вступления во владение земельным наделом рост численности неожиданно сменился снижением. После 1845 г. политическая напряженность в Ирландии вызывалась не ростом численности населения, а ставшей уделом ирландских крестьян продолжительной сексуальной фрустрацией в ожидании вступления в брак. Относительно психологических и общественных последствий установившегося после голода демографического режима см. Conrad Arensburg, The Irish Countryman, (London, 1937).
435
Цепная миграция, когда удачливый эмигрант оказывался в состоянии отложить достаточное количество денег, чтобы оплатить переезд родственников, позволило значительному числу даже самых бедных перебраться за океан. В итоге опустение английских деревень и сокращение объема производства зерновых после 1873 г. не привели к серьезным политическим волнениям, а вызвали рост эмиграции с Британских островов, достигший наивысших показателей в 1911–1913 гг. См. R. C. K. Ensor, England, 1870–1914 (Oxford, 1936), p. 500.
436
Marcel Reinhard, Andre Armengaud and Jacques Dupaquier, Histoire generale de la population mondiale, 3d ed. (Paris, 1968), pp. 401, 470; Donald W. Treadgold, The Great Siberian Migration (Princeton, 1957), pp. 33–35.
437
В 1880–1914 гг. около полумиллиона германских крестьян покинули земли на востоке страны. Согласно данным William W. Hagen, Germans, Poles and Jews: The Nationality Conflict in the Prussian East, 1772–1914 (Chicago, 1980), их общее число составило 482 062 человек.
438
Анализ того, как «архаический» характер политического руководства Германии в преддверии войны способствовал разразившейся катастрофе был впервые обнародован в знаменитой книге Fritz Fischer, Griff nach der Weltmacht (Dusseldorf, 1961) and Krieg der Illusionen (Dusseldorf, 1969), и с тех пор стал общепринятым в среде германских историков. Эти книги были переведены на английский соответственно как Germany’s War Aims in the First World War (London, 1967) and War of Illusions: German Policies from 1911 to 1914 (London, 1975).
439
Налицо аналогия с подобным же отставанием Шотландского нагорья и южной Ирландии на Британских островах.
440
В 1900–1914 гг. около 4 млн людей покинули владения Габсбургов и около 2,5 млн — западные области России. Отток из Италии был столь значительным, что привел к запустению ряда деревень на юге страны. Соответствующие статистические данные можно найти в таблицах эмиграции из Европы у Reinhard et al., Histoire generale, pp. 400–401.
441
В Сербии основанная в 1879 г. Радикальная партия создала партийный аппарат и агитационную сеть в сельских районах, изменив в стране основу политики за какое-нибудь десятилетие. См. Alex N. Dragnich, Serbia, Nikola Pasic and Yugoslavia (New Brunswick, N. J., 1974), pp. 17–22. Относительно Болгарии см. Cyril Black, The Establishment of Constitutional Government in Bulgaria (Princeton, 1943), pp. 39 ff.
442
Национализм оказался более близок крестьянам и выходцам из сельских слоев восточноевропейских областей, поскольку в отличие от социализма означал избавление от этнически чуждых землевладельцев и владельцев собственности в городах — причем без малейшего посягательства на крестьянскую собственность. Соответственно, с целью заручиться поддержкой крестьянства, Сербская Радикальная партия отбросила социалистические идеи основателей. Относительно социалистических корней радикалов см. Woodford D. McClellan, Svetozar Markovic and the Origins of Balkan Socialism (Princeton, 1964).
443
Эти цифры представляют собой остаток при вычете французских и британских потерь из общего количества 13 млн погибших (см. Reinhard et al., Histoire generale, p. 488). Подсчеты сильно разнятся, поскольку во всех потерпевших поражение странах учет перестал вестись, а эпидемии тифа и гриппа уносили жизни как гражданского населения, так и солдат. Иногда потери эпидемий записывались как относящиеся к войне, иногда не включались в список общих потерь.