III Отделение не нашло для себя нужным «сохранить отношения», и к началу следующего, 1871, года определенно намечается конец деятельности Романа. 5 января он сообщает, что «третьего дня пришел ко мне Огарев с коротким письмом от Бакунина[114], в котором сей последний благодарит меня за присланные ему при посредстве Огарева 300 фр. и обещает писать пространнее. Действительно, сегодня утром я получил довольно длинное письмо, первая половина которого посвящена исключительно желчным нападкам на Тхоржевского, не лишенным, впрочем, правды, но не имеющим никакого политического смысла и интереса, а потому я их опускаю».
Копия.
«27/15 декабря 1870 г. Локарно.
Перехожу теперь к другому пункту. Ты пишешь мне, что не просил ни помощи, ни совета, так что я оказываюсь человеком, навязывающим тебе и то и другое. На это я скажу тебе одно: мы все, желающие делать дело, нуждаемся и в помощи, и в совете, потому что ни один, будь он хотя семи пядей во лбу, своими изолированными силами ничего доброго сделать не может. Твое дело решить, с кем ты хочешь делать. Если хочешь с нами, милости просим, но в таком случае, мой милый друг, нам необходимо поближе познакомиться не только лично, но и политично. Ты знаешь, чего мы хотим, наша программа тебе более или менее известна, — но чего именно ты хочешь в политике, я до сих пор этого еще не знаю. Знаю, что ты искренно и глубоко недоволен настоящим порядком в России, но не знаю, каким другим порядком ты считаешь желательным и возможным его заменить, и какие пути тебе кажутся самыми разумными и верными. Веришь ли ты монархической конституции и веришь ли в возможность ее осуществления путем мирной правительственной уступки, вследствие финансовых затруднений, или путем народной агитации? Хочешь ли Всероссийской республики или, как мы, распадения империи и возобновления России посредством вольной федерации областей? Наконец, как относишься ты к социальному вопросу? Вот вопросы, на которые прошу тебя ответить, и тогда нам будет легко определить, должны ли мы, и до какой степени, работать вместе. До сих пор я убежден в одном, — что ты имеешь много личной искренней и доброй симпатии к Огареву и ко мне, и глубоко ценю эту симпатию, но, насколько она распространяется на наши политические и социалистические стремления, то мало знаю. Вот почему, мой друг, я желал видеться с тобою, для того, чтобы обстоятельным, дружески-откровенным разговором определить и выяснить все это до конца. Письменным путем сделать это гораздо труднее, и совершенно ошибочно ты рассуждаешь, говоря, что если ты доверяешь кому на словах, то доверяешься ему и в письме, — чем больше я живу и вникаю в самую глубь дела, тем более я убеждаюсь, что об обстоятельствах дела и о людях, занимающихся им, следует писать к самым близким и тесно связанным людям только посредством шифра, такого, которого бы, кроме их, никто бы прочесть не мог. И несмотря на эту осторожность, я требую от всех друзей, чтобы они немедленно жгли письма по прочтении, да и сам делаю то же, — столько людей в России и за границею погибло без пользы только вследствие письменных неосторожностей. [...]
А ты, храбрый полковник, не сердись и люби по-прежнему твоего старого воркуна и друга.
М. Б.».
В том же донесении Роман ставит крест на Нечаеве, Вот что он пишет о нем: «Где же он? Это вопрос, который положительно решить теперь не могу». А дальше:
«Что же касается до Нечаева, то положение, которое приняло дело после разрыва его с Бакуниным и Огаревым, требует уже теперь способностей специального сыщика, которыми, сам сознаюсь, я не владею в достаточной степени, да к тому же приложение мною этих способностей вне сферы Бакунина и Огарева могло бы теперь, в случае неудачных поисков, не только временно, но и навсегда испортить дело, за исключением одной поездки в Марсель, куда я проеду, а на обратном пути в Локарно. Во всяком случае могу вас заверить, что я здесь оставлю дело в таком положении, что отъезд ничего не испортит. Я обещал вам при первом моем отправлении за границу тотчас написать откровенно, когда пребывание мое здесь сделается бесполезным и ненужным. Исполняю теперь мое обещание».