Трое оставшихся игроков сражались не на жизнь, а на смерть. При этом веселились и хохотали, щедро "кормя" друг друга "семерками" и "восьмерками". Кострица стремительно набирал очки, Наталья тоже набирала, но потихоньку. Вика в самом начале игры несколько раз удачно закончила дамой, и прочно сидела в минусах. Судя по всему, в финале они снова окажутся вдвоем: Вика против Натальи. Чья возьмет на этот раз? И какую каверзу придумает Вика в случае очередного Натальиного проигрыша? Вот бы "приказала" ей убраться с Мыса обратно в город! Этот ее каприз Наталья выполнила бы с величайшим удовольствием.
Сверх ожидания Санька обыграл Наталью, набрав сто одно очко. Теперь у него ноль, у Вики по-прежнему приличный минус, а Наталья медленно, но верно стремится к сотне. Не ее сегодня день, определенно не ее.
Но ведь ей так нужно домой! Можно, конечно, попытаться уговорить Лёшку без всяких фараонских замашек. Она так и сделает, если снова проиграет: садиться за игру в третий раз не станет, время дорого. "Фараон" — игра непредсказуемая, можно отстреляться минут за двадцать, а можно и на полтора часа в ней завязнуть. А время на сей раз играет против Натальи.
И тут вдруг фортуна повернулась к ней прекрасным своим ликом: три шестерки и червонная дама. Минус сорок! В следующем раунде дама-спасительница, правда, на сей раз бубновая, снова была на Натальиной стороне — еще минус двадцать. Шансы уравнивались. Натальины очки стремительно уменьшались, вскоре вышли в минус. Викины, наоборот, росли. Кострица упрямо держался на малых оборотах.
Санька Вику обыграл. У Натальи появился реальный шанс покинуть Мыс уже сегодня.
Финал был молниеносным: при игре один на один в первую очередь важна удача, а она теперь была на Натальиной стороне. Шестерки, семерки, восьмерки, тузы — все коварные карты сыпались ей в руки, не давая возможности Саньке сбросить хотя бы самые крупные. В три захода он умудрился набрать больше сотни очков, и Наталья стала "фараоном".
Наконец-то! Времени ведь у нее осталось совсем чуть — солнце уже конкретно присело за дальними сопками, лишь затылок щетинился колючими лучами, будто на детском рисунке. Скоро окончательно спрячется — что тогда? Темнота и Дружников на мотоцикле — гремучая смесь, "коктейль Молотова". Еще одну ночь цвета ночи Наталья вряд ли выдержит.
— Кострица, отвечаешь за костер: отрабатывай фамилию. Девочки — на вашей совести ужин, — отдала она распоряжения, и посмотрела на Лёшку.
Тот ждал фараоншего каприза, улыбаясь в предвкушении подарка судьбы.
— А ты собирайся, везешь меня обратно.
Мечтательная ухмылка сменилась растерянностью, та в свою очередь откровенным недовольством.
— С каких щей обратно? Веселуха только начинается!
— Разговорчики в строю. Я фараон, парадом командую я. Домой, Лёш. Быстро. Тогда ты еще успеешь вернуться к ужину. А на ужин сегодня водка с огурчиками.
В Викиных глазах плескалось торжество. Наталья посмотрела на нее, и улыбнулась открыто, не тая камня за пазухой: он твой, девочка, держи — я сегодня добрая!
Обратно Лёшка вез ее на Санькином мотоцикле. Причину Наталье не объяснял, но ей почему-то показалось, что во всем виновата все та же неработающая фара, которая "то потухла, то погасла" в ту памятную ночь. С одной стороны — молодец, о ее безопасности печется. С другой — это что же, он столько лет ездит на раздолбанном драндулете, и никак не удосужится его починить?!
Скорее всего, она была несправедлива к нему. Тот мотоцикл, на котором он вез ее сегодня утром, не был похож на старую-престарую раздолбайку, а ведь тому, который из ночи цвета ночи, теперь должно быть лет этак семнадцать-восемнадцать, и это еще по минимуму, учитывая, что уже тогда он явно был перестарком. Мотоцикл, разумеется, не Дружников.
Ехать в коляске оказалось значительно удобнее, чем в седле за водителем. Но намного хуже, чем, наверное, в несчастном "Запорожце" пятьдесят-далекого года выпуска. К тому же неизвестно еще, как аукнется пребывание в коляске на Натальиных светло-голубых брючках от Феретти, которым и без того уже досталось изрядно — может, Санька в люльке картошку перевозил, или еще что-нибудь грязное?
Едва отъехав от Мыса, Лёшка свернул по чуть заметной в начинающихся сумерках дорожке в лес. Спрашивать, куда он ее везет, не имело смысла: мотоцикл рычал так, что уши закладывало даже в шлеме.
Дорожка была узенькая, почти неезженая, скорее даже тропа, а не дорога. Подчас Наталью хлестали ветви кустов. От греха подальше пришлось с головой укрыться дерматиновой попоной. А куда он ее везет, Наталья выяснит позже, когда приедут.
Остановился мотоцикл на небольшой полянке, совсем крохотной. Здесь тропка обрывалась: непонятно, кто ее сюда протоптал-прокатал — кому понадобилась дорога в никуда?
Лёшка снял с себя шлем, положил на решетку позади коляски. Обойдя мотоцикл, приблизился к Наталье и снял шлем с нее, не испрашивая ее на то позволения. Наклонившись, поцеловал.
Мягко говоря, восторга его поцелуй у Натальи не вызвал. Теперь она окончательно убедилась: сны все наврали про Лёшку. Вернее, она к ним не совсем справедлива: Лёшка в ее снах никогда не фигурировал, там присутствовали только Алёша и Алексей, иной раз случался просто Лёша. Все трое были похожи друг на друга, как три капли воды. И в то же время ни один из них, как выяснилось, не имел ничего общего с Лёшкой Дружниковым.
Губы у Лёшки и теперь, миллион лет спустя после детства, остались булатными. То ли всегда такими были, то ли ради Натальи он слишком старался, пытаясь продемонстрировать всю силу своей любви. Но кто же силу в губы вкладывает?! Им уверенность нужна, ласка и нежность. А сила губам как раз ни к чему, разве что какой-то оригинал надумает ими бутылки открывать.
Так ведь Наталья не бутылка! И Лёшка не оригинал. Тогда зачем пытать ее губами? Или это он так любовь свою до нее донести пытается? Словами сказать то ли не умеет, то ли стесняется, а губами, значит, можно?
Оторвать его от себя не было никакой возможности: Дружников, кажется, буквально вонзился в нее собой, губами своими несгибаемыми, в сталелитейном цехе отлитыми. Наталья ухватилась руками за бортики коляски, чтобы он ненароком не засосал ее всю, как удав несчастного кролика.
Увернуться от Лёшки можно было единственным способом: оставив свои губы в его губах. Пришлось покорно смириться с участью, и ждать, когда "удав" насытится.
Чтобы ждать было не так утомительно, Наталья начала размышлять. Если Лёшка до сих пор не научился целоваться — мужику, между прочим, тридцать шестой год! — чего Вика так в него вцепилась? Нужен он ей, такой? А Ольге, бывшей жене, нужен? Ведь, по словам мамы, то сойдутся, то опять разбегутся. Что за удовольствие иметь рядом мужика, не целующего, а пытающего женщину губами-клешнями.
И если он не умеет целоваться — насколько хорошо он делает все остальное? Не картошку чистит, не пылесосит или поломанные краны починяет, а… Ну, то самое. То, из-за чего Наталья в снах в девочку-облако превращалась. Из-за чего все буквы из волшебного своего наборчика теряла. То, из-за чего с ума сошла, свихнувшись на образе облака, превратив его в фетиш.
Проверять это опытным путем она ни за что не станет. Если это ее и интересует, то чисто теоретически. А практически пусть это выясняют Вика, Ольга, и еще черт знает кто. Пусть сами в облака превращаются. Наталье больше не нужны никакие облака. Ей бы от губ своих Лёшку оторвать — большего счастья и представить себе невозможно. Придется новую помаду покупать — она уже много лет пользуется только прозрачной, максимально приближенной к натуральному цвету. Такая не скроет синяки на губах.
Лёшка, наконец, отпустил ее. Не ожидая, пока он снова полезет со своей любовью, или начнет выяснять отношения, Наталья поторопила:
— Поехали! Время. Тебя Вика ждет. И водка с огурцами.
— Нехай.
И снова вцепился в ее губы. Попону, которой Наталья от веток защищалась, откинул, и ручки шаловливые давай под маечку совать. А ручки-то — не Алёшины. И не Алексеевы тем более. Лёшкины. Те, что руки-крюки. Может и не совсем бесполезные, но сказался общий Натальин настрой — после жутких поцелуев не хотелось ничего, кроме покоя. Ей бы губы свои освободить, а он уже большего домогается.