Когда желтое, похожее на диск для метания, солнце повисло над самым краем океана, пронизав золотым светом воздух и превратив бесконечную водную гладь в струящуюся огненную лаву, тускло вспыхивающую багряными сполохами, сэр Френсис Кроуфорд постучался в каюту Уильяма и в весьма учтивых выражениях пригласил того поучаствовать в небольшой пирушке, которую он устраивает in favorem для своих новых друзей.
Здесь выяснилась приятная подробность: оказывается, в заветном мешочке у Кроуфорда кроме поэтических лечебных порошков и карт хранилось несколько вполне прозаических золотых монет. И этими монетами Кроуфорд заплатил за портвейн, которым намеревался отблагодарить Харта за недавнюю жертву. Скуповатый и не слишком расположенный к кутежам, капитан не моргнув глазом взял у Кроуфорда деньги и расщедрился на несколько пыльных бутылок, которые и намеревался распить со своим юным другом спасенный английский дворянин.
Расположиться они решили на юте, куда по просьбе Кроуфорда вынесли из кают-компании карточный столик и несколько кресел.
Правда, ни банкир Абрабанель, ни его дочь не собирались любоваться закатом вместе с ними, а капитан лишь пригубил стаканчик и сразу же удалился на мостик, сославшись на неотложные дела. Было ясно, что особой симпатии к своему соотечественнику Джон Ивлин не испытывает. Было ли тому виной их разное вероисповедание или легкомысленная болтовня Кроуфорда, кто знает. Об этом шепотом поведал Уильяму Хансен, улучив момент, когда Кроуфорда не было поблизости. Он выложил свою информацию тоном, который не оставлял сомнений в том, что торговый агент также испытывает уколы самолюбия, общаясь с англичанином. Уильям без труда уловил зависть, звучавшую в словах Хансена: легко опознать симптомы болезни, от которой страдаешь сам. Похоже, помощник Абрабанеля сообразил, что с вторжением в их общество Кроуфорда персона Хансена сильно потускнела, несмотря на то что Кроуфорд блистал в его костюмах. Антипатия торгового агента выразилась в том, что он также не стал засиживаться за столом и, принеся всевозможные извинения, довольно скоро откланялся.
Таким образом, Уильям остался с Кроуфордом «tête а tête».
Несмотря на почти случайную близость, возникшую между ними в прошедшие дни, Харт чувствовал себя не в своей тарелке, поскольку решительно не знал, в какой манере ему следует общаться с Кроуфордом, который, подобно хамелеону, легко менял настроение и тон.
Сам Кроуфорд, вероятно, догадался о затруднениях юноши, посему и обратился к нему с необыкновенной простотой.
— Скажите, Харт, — начал он, глядя сквозь бокал зеленоватого стекла на последние лучи заходящего солнца, — вы верите в дружбу между двумя совершенно разными людьми?
Уильям пожал плечами и также устремил взгляд в бокал.
— Как вам сказать, сэр Фрэнсис? Если говорить абстракциями, то дружба обычно является плодом общих дел и устремлений. Ведь дружат лишь те, кто мечтает об одном и том же. А в жизни, насколько я могу судить, дружбой обычно называют разделяемые с кем-то пристрастия, причем не высокого пошиба.
— Ого, юноша, да вы циник! Впрочем, Уильям, давайте условимся, что вы будете звать меня просто Фрэнсис. Хотя я и немного старше вас, мы с вами, по сути, занимаем одну ступень на общественной лестнице, мы оба дворяне, оба без чинов, оба не состоим при дворе и даже оба католики, что, вообще, меня радует, — протестанты не чувствуют вкуса ни одной вещи. Пьют кислое пиво, едят чертову брюкву и фасоль, от которой по ночам снятся кошмары, а одеваются как писцы в прокурорской конторе…