Но, даже приготовившись ко сну, он по-настоящему не мог думать ни о чем другом, кроме как о странном разговоре с Фрэнсисом. В сердцах он отшвырнул одеяло, влез в башмаки и, накинув вест[19] поверх нижней рубашки, отправился к Фрэнсису. Слуга, который принес ему свечу, сказал, что сэр Фрэнсис также лег спать. Но Харт решил все‑таки разбудить своего загадочного друга и потребовать объяснений. Он постучался в богато отделанную резьбой дверь, затем подергал дверную ручку. Дверь неожиданно распахнулась, и глазам Харта предстала пустая смятая постель. Он шагнул внутрь, и в ту же секунду порыв ветра откинул кисейную занавеску, за которой зияло распахнутое настежь окно. Сэра Кроуфорда в спальне не оказалось.
Второй день пребывания Харта на острове прошел в изучении местных нравов, и лишь к вечеру третьего дня его начал по-настоящему волновать другой вопрос. Он опять задумался, подобно Сандрильоне из детской сказки, о том, в каком виде предстанет на балу перед девушкой, о которой мечтал теперь и день и ночь. Впору было превращать кафтан из суконного в тафтяной и грезить не то чтобы о хрустальных туфельках, но о новых башмаках точно. Посему, подобно несчастной дочери лесника, ему оставалось лишь мечтать о доброй фее, мечтать безнадежно, уповая на некую счастливую случайность, которая поможет ему преодолеть пропасть, разделяющую его и дочь богатого ростовщика. Юность хороша тем, что мечты ее сбываются гораздо чаще, чем мечты стариков.
И Фортуна улыбнулась Уильяму. Явилась эта своенравная богиня в виде одетого в ливрею черного, как сажа, негра, принесшего к нему в комнату полный парадный костюм, который вполне соответствовал и предстоящему празднеству, и положению Уильяма в обществе.
— Вас покорнейше просят принять, — произнес лакей, совершенно безбожно коверкая английские слова и улыбаясь в тридцать два безупречных зуба. — Вам помочь одеться, сэр?
— О нет, я справлюсь.
Едва сие живое воплощение удачи удалилось, Уильям вдохновенно принялся одеваться. Он отнес этот подарок на счет губернатора и в душе был несказанно благодарен этому коротышке, который, оказывается, замечал каждую мелочь и не оставлял без внимания ни одного своего гостя. Уильям помыслил, что правитель, обладающий такой чуткостью, мог бы составить счастие своего народа, если бы распространил это прекрасное качество не только на гардероб своих подданных. Сам он в любом случае решил сегодня же высказать господину Джексону самую горячую признательность.
Никогда в жизни Уильям столько раз не переодевался в не принадлежащую ему одежду, хотя в детстве ему частенько приходилось донашивать штанишки и курточки своих старших братьев. Однако, в отличие от тех, подаренный наряд оказался ему совершенно впору. И кафтан, и верхняя рубашка из тончайшего белого полотна, и синий камзол, отделанный серебряным шитьем, и кюлоты, и даже новые туфли на щегольском каблуке — все сидело на нем так, словно было изготовлено искуснейшими мастерами после целого ряда примерок. Уильям мысленно снова пропел Gloria маленькому губернатору, не подозревая, что платье на нем смотрится столь выгодным образом еще по одной причине: он обладал прекрасным телосложением, впечатление от которого было трудно испортить какой бы то ни было одеждой.
Так или иначе, но один из неразрешимых вопросов был все-таки разрешен, и этот добрый знак обнадежил Уильяма. Облаченный в новый костюм, он принялся расхаживать по комнате, предаваясь мечтам о том, что должно произойти сегодня на балу у губернатора — первом настоящем балу в его жизни.
К восьми часам пополудни губернаторский дом и сад осветились разноцветными китайскими фонариками. У широко распахнутых ворот горели факелы, а вдоль посыпанных разноцветным песком дорожек и у широких ступеней перед ротондой были устроены необыкновенные светильники из полых огромных тыкв. Зрелище было самое фантастическое. Но еще больше поразился Уильям, когда начал съезжаться приглашенный губернатором цвет местного общества.