Владимир Львович Бурцев
В погоне за провокаторами
Предисловие
Среди озлобленных врагов советской страны одно из первых мест занимает старый эмигрант, свидетель ряда революционных выступлений против царизма, Бурцев.
Как могло случиться, что эмигрант очутился в стане врагов пролетариата? Лучшим ответом, как Бурцев стал белогвардейцем, служат его воспоминания. В них он выявляет, какое необыкновенное историческое недоразумение произошло с либералом и конституционалистом.
Самодержавие своими преследованиями создало ему ореол революционера и опасного врага, в то время как к настоящей народной пролетарской революции Бурцев не имел никакого дела.
Свою революционную карьеру Бурцев начал в начале восьмидесятых годов, когда еще шумели революционные волны, поднятые Народной Волей. Принимая участие в борьбе Народной Воли, зная лично многих народовольцев, Бурцев не разделял взглядов якобинского крыла Народной Воли. Героическая борьба за власть русских якобинцев была не только чужда и непонятна Бурцеву, она была ему определенно враждебна. Но, не разделяя якобинских взглядов Народной Воли, Бурцев далеко не разделял и тех настроений, которыми жило и двигалось более умеренное крыло партии. На правом крыле народовольчества Бурцев занимал самое правое место.
В борьбе он был одиночка, к революции и партии он не примыкал никогда. Цель борьбы Бурцев видел не в завоевании власти якобинцами, а только в получении конституции. С помощью демократических свобод и конституции он надеялся достигнуть разрешения всех стоящих перед Россией задач. «Я постоянно твердил, что нам надо только свободы слова и парламент, и тогда мы мирным путем дойдем до самых заветных наших требований» («Воспоминания»), Более чем умеренный в своих требованиях, Бурцев естественно не нашел себе союзников в лагере борющихся революционных партий России.
В момент героических попыток остатков Народной Воли восстановить народовольческие организации Бурцев оставался в стороне. Вся его работа заключалась в том, что он, имея знакомства и связи, оказывал, как он говорит, «отдельные услуги, какие обычно оказывала молодежь».
В 80-х, 90-х и 900-х годах русское революционное движение росло, оформлялось и дифференцировалось. На место революционной мелкой буржуазии якобинского типа и на место мелкобуржуазных народников, революционеров по недоразумению, выходили могучие колонны пролетариата, а вслед за ними и вместе с ними ширилось революционное движение в городе и деревне. Бурцев резко отвернулся от пролетариата и социал-демократии. В революционном движении эпигонов народничества он увидел, как он сам говорит, много такого, «что многих заставило и тогда сразу встать к ним в оппозиционное отношение».
Ближе всего сердцу Бурцева по своей программе были либералы. Борьба за свободу слова, борьба за конституцию роднила Бурцева с либералами. От либеральных течений его отделял лишь темперамент взбунтовавшегося мелкого буржуа. Не связанный ничем с процессом производства, не связанный ни с одним классом, ни с одной группой, и в то же время связанный своей идеологией с оппозиционной буржуазией, Бурцев вполне естественно мог вносить в эту идеологию такие струи, которые не вкладывали туда всеми корнями связанные с жизнью земцы, аграрии, представители промышленного капитализма. В либеральном прогрессивном лагере, рассказывает Бурцев, «я видел много здорового, но в этом лагере я не нашел ни широты перспектив, ни энергии, ни жертвенности, ни желания рисковать». Родственный по идеологии либеральный лагерь оказался чуждым по тактическим приемам борьбы.
Социал-демократия формировала на бой пролетарские колонны и все силы свои полагала в массовом ударе пролетарских батальонов. Социал-демократы видели разрешение революционных задач в массовом движении класса. Дворянско-феодальные и буржуазные группировки переживали быстрый процесс партийности и кристаллизации, формируя свои организации кто раньше, кто позже, ставя целью своей борьбы разрешение проблемы власти. Ни там, ни здесь Бурцев не находил себе места. В тот момент, когда вопрос существования дворянско-феодального строя решался классовыми армиями, стоящий меж классов, отражающий лишь гибнувшие прослойки, Бурцев стал ярым провозвестником террора.
В своих печатных выступлениях главным образом 90-х годов он подчеркивал необходимость центрального террора. Поднимая знамя террора, он претендовал на традиции Народной Воли. Бурцев не мог понять, что русские якобинцы путем террора стремились разрешить проблему власти, а он путем террора стремился лишь вырвать из рук правительства случайные временные уступки в пользу либералов.