По ту сторону Дуная была устроена для меня засада. Я, конечно, этого не подозревал и рвался возможно скорее ехать в Измаил. Три раза я делал попытку переправиться через Дунай, но неисправность того или другого из лиц, кто должны были принимать участие в моей переправе, заставляла меня откладывать мой отъезд. В конце концов, я решил, что эти мои троекратные попытки переехать Дунай могли быть замечены полицией, и я отказался от мысли переправиться в Россию в этом месте.
Простившись с доктором и ничего не сказав фельдшеру, я сел на пароход, отходивший в Константинополь.
В Константинополе я благополучно высадился и отправился в русское консульство визировать свой фальшивый паспорт для отъезда в Россию. Я рассчитывал на ближайшем пароходе ехать в Батум. В консульстве меня попросили прийти за визой часа через два.
На улице я купил французскую газету и, как громом, был поражен известием из Парижа. Там было арестовано много русских и, между прочим, и мои друзья, оставшиеся на моей квартире. Говорилось о каких-то опытах с бомбами около Парижа. В первый момент я ничего не понял. Когда я уезжал, никаких бомб не было и никаких опытов с ними не делалось. Но, очевидно, никакой ошибки тут не могло быть. Для меня было ясно только одно, что при данных условиях я не должен ехать в Россию, и я отправился в Болгарию — в Софию.
По дороге, в Филиппополе, во французских газетах я прочитал и подробности парижских арестов. Для меня стало ясно, хотя об этом в газете и не было сказано, что мы были выданы, и притом никем иным, как Ландезеном, что он — агент русской полиции. Об этом я сейчас же написал в Париж. Но скоро в Софии я получил из Парижа письмо, где на меня обрушились за одно такое предположение. Потом во время нового моего приезда в Румынию Доброждан получил письмо от Серебрякова, в котором он предостерегал против меня и говорил, что я погубил его друга Ландезена, обвиняя его в провокации.
Когда по указанию арестованных в Париже Ландезена стали открыто обвинять в провокации, то от имени многих эмигрантов к Ландезену пришел Серебряков и стал настаивать на том, чтоб он немедленно скрылся. Ландезен протестовал против обвинения в провокации и особенно сильно ругал меня, но, конечно, немедленно же скрылся из Парижа.
Верившие Ландезену и потом еще долго его защищали. В 1903 г., когда я был у Баха в Женеве и в присутствии эмигранта Билита упомянул о Ландезене, то он стал о нем говорить как о добродушном, добром, честном товарище, которого я загубил, обвиняя его, как провокатора. По словам Баха и Билита, Ландезен, чтобы избежать ареста, должен был уехать в Южную Америку — Чили или в Аргентину, где спустя некоторое время он и умер. Они смеялись над тем, что я все еще — даже в 1903 г. — могу считать его провокатором, и находили это какой-то нелепостью, не требующей даже опровержения.
Только впоследствии вполне выяснилась история с Ландезеном.
В 1882-83 гг. Ландезен, совсем молодым, когда он еще назывался Геккельманом, был заагентурен Судейкиным и по его указаниям занялся провокацией среди народовольцев. При участии Ландезена Якубович и его товарищи поставили тайную типографию в Дерите и стали печатать орган партии «Молодой Народной Воли».
После присоединения группы Якубовича к организации Народной Воли, старые народовольцы (Лопатин, Салова и др.) в дерптской типографии печатали второе издание 10-го номера «Народной Воли» О связи Геккельмана Ландезена с Судейкиным случайно узнал Дегаев и об этом сообщил в своей покаянной исповеди парижским народовольцам. Выписки из его исповеди, касающиеся Ч. и Геккельмана, я и получил от Садовой в 1884 г. и передал Якубовичу, но ни он, ни его товарищи не поверили этим обвинениям. При помощи Ландезена они закончили в Дерите издание 10-го номера «Народной Воли» Они защищали Геккельмана именно потому, что он им помогал в таком ответственном деле, как издание «Народной Воли». Они полагали, что, если бы жандармы через Геккельмана знали о дерптской типографии, то они арестовали бы ее. Народовольцы тогда не подозревали, как далеко могут идти в своей провокации жандармы с их Судейкиными, а Судейкин тогда едва ли мог подозревать, что его приемники, идя по его дорожке, дойдут до Азефа[29]!
10-й номер «Народной Воли» был отпечатан, развезен по России, но… вскоре последовали аресты всех, кто только имел какое-нибудь отношение к изданию 10-го номера, и многих, кто к нему никакого отношения не имел. Выловлены были почти все отпечатанные номера «Народной Воли». Это было полное торжество судейкинской провокаторской тактики!
29
Азеф Е. Ф. (1870–1918) — крупнейший провокатор. Сын портного, инженер-электрик, окончил в Карлсруэ, где еще студентом связался в 1893 г. с департаментом полиции. В 1899 г. вступил в заграничный союз эсэров. В 1901 г. вместе с Гершуни объединял партию и занимал руководящее место. Кроме организованных им покушений, перечисленных в тексте, им выданы охранному отделению: 1) в 1901 г. съезд представителей союзов социал-революционеров в Харькове, 2) типография Северного Союза в Томске, 3) в 1903 г. члены Северного Союза и Северный Легучип боевой отряд, 4) в 1905 г. боевой комитет по подготовке восстания в Петербурге, 5) план восстания передается в руки полиции, 6) предотвращает в 1906 г. убийство министра внутренних дел Дурново, 7) предотвращает в 1907 г. убийство царя, 8) В 1908 г. выдает Боевую Организацию и боевой отряд, казнено 7 человек.
После суда эсэров Азеф 24 декабря 1908 г. скрылся. Перед своим разоблачением Азеф разместил в заграничные банки несколько сот тысяч франков. После разоблачения он путешествовал по Германии, Испании, Южной Италии, Греции и Египту. В 1910 г. Азеф поселяется в Берлине и живет под фамилией Неймайера по паспорту, выданному русской полицией. Играл на бирже, а впоследствии скрылся в германской провинции. С войны 1914 г. он открыл модную мастерскую. В 1915 г. германская полиция, узнав его настоящую фамилию, арестовывает и держит его в тюрьме до конца
1917 г. В архиве Германии имеется заявление Азефа германской полиции, в котором он доказывает, что он с 1910 года не имел сношений с русскими властями. Азеф думал, что его арестовали как агента русского правительства. Но, когда оказалось, что полиция арестовала его как «террориста и анархиста», Азеф пишет в берлинскую полицию пространное донесение, в котором доказывает, что он был агентом русской полиции, а не террористом, что он не организовывал покушений, а предупреждал их и, во всяком случае, не является анархистом, ибо партия эсэров входит во II Интернационал, куда не допускаются анархисты. За Азефа хлопотало перед берлинской полицией также испанское посольство, защищавшее во время войны интересы русских граждан в Германии. На ходатайство Азефа о переводе его из одиночной тюрьмы в лагерь для гражданских пленных берлинская полиция ответила согласием, но под непременным условием открытия там его настоящей фамилии… Азеф отказался от этой перспективы. Последние годы Азеф проводит в тюремной больнице, откуда был освобожден после подписания Брест-Литовского мира в 1918 г. Умер Азеф 24 апреля
1918 г. от болезни почек в Берлине («Каторга и Ссылка», № 17).