– Где вы научились устраивать такие фейерверки, госпожа Кларк?
– В колыбели. В качестве погремушки у меня была хлопушка.
Мэри-Энн строчила весь этот вздор, лежа в постели рядом с храпящим Джозефом, и никто, даже Чарли, не догадывался, чем она занимается. Ее труды увенчались успехом: пять счетов были оплачены – пять из пяти десятков. К тому же это отвлекало ее от домашних забот. Круп и судороги, лихорадки, заставлявшие ее вскакивать по ночам, дыры в коврах, плохое настроение Марты, подгоревший пирог, объятия Джозефа – она сыта этим по горло. Но как же от этого избавиться? Серьезная проблема. Притвориться больной, притвориться уставшей и, преступив все грани допустимого, притвориться холодной. И больше никаких детей. Хватит и четверых. Но как же она любила их, когда они младенцами засыпали у нее на руках, наевшиеся, беспомощные, с непропорционально крупной головой, закрытыми глазками и нежными ручонками. Это были ее дети, они никогда не принадлежали Джозефу. Будь у нее жизнь поспокойнее, она родила бы еще десяток. Но при такой жизни, как сейчас, она ни за что на такое не пойдет. Нечего плодить нищих.
Но где же то, ради чего она согласилась бы бросить Голден-лейн? Как спасти свой дом от старьевщиков? Ее статеек, написанных при свете чадящей свечи, недостаточно, чтобы содержать всю семью, чтобы дать матери возможность отдохнуть на старости лет, чтобы вывести Чарли в люди. Слишком многие зависят от остроумия одной женщины, которой всего двадцать лет и три года.
Все ее старания оказались тщетными. Пришли старьевщики. Они унесли столы и стулья, забрали попугайчиков и кровати. Умирающие торговцы больше не нуждались в надгробиях. Джозеф обанкротился, и его мастерская была продана. Даже плачущей и сопротивляющейся Марте пришлось уйти. Она нанялась в няньки в дом на Чипсайде.
Это произошло летом 1800 года, и Мэри-Энн была вынуждена опять искать выход. На братца Томаса из Сноу-Хилла надежды нет, а как насчет младшего брата, помощника приходского священника? Преподобного Джеймса Самюэля, который только что окончил Кембридж? У него собственный дом в Бейсуотере, слишком большой для одного, и он дал пристанище госпоже Джон. Но если немного потесниться, можно было бы разместить еще много народу, поэтому Джозеф Кларк снялся с якоря и перебрался на Крейвен-Плейс. Когда-нибудь викарий, возможно, станет епископом, но на ближайшее время дети получили крышу над головой, а так как только это имело значение, Джозефу пришлось взять себя в руки: в пять часов, когда подается обед, он должен забыть обо всем на свете.
Соседи оказались очень приятными людьми. Как и в других маленьких провинциальных городках, на Крейвен-Плейс двери дома викария были для всех открыты, а Мэри-Энн истосковалась по новым знакомым. Тейлоры из дома шесть были ее главной находкой. Трое братьев служили в армии, двое – на флоте, а старшую сестру тоже звали Мэри-Энн.
– Не должно быть двух Мэри-Энн. Я буду звать тебя Мей.
И опять, как в пансионе в Хэме, у нее появилась подруга, с которой можно посмеяться, похихикать, обменяться шляпками, платьями и лентами, обсудить достоинства и недостатки всех их знакомых. Эта чепуха была как бальзам на раны, противоядие для отравленной замужеством души. К тому же у Мей Тейлор были связи, которые могли пригодиться: для того чтобы одевать и кормить своих детей, Мэри-Энн приходилось постоянно снабжать редакторов с Флит-стрит новыми памфлетами. У Тейлоров была бабушка, которая жила на Беркли-стрит. Ее школа для девочек из благородных семей была хорошо известна. В проспектах говорилось: «В школе госпожи Уэстерн осуществляется благочестивое обучение барышень, а более опытным дамам даются уроки совершенствования».
Когда барышень укладывали в постель, а дамы собирались вместе, госпожа Уэстерн иногда проявляла неосторожность.
– Я могу рассказать вам, что происходит в высшем свете. У меня в школе учатся дети из самых знатных семей.
Младшая госпожа Кларк, которая приходила в школу, чтобы улучшить свой французский, делала кое-какие стенографические записи. Эти записи никогда не показывались ни викарию, ни Тейлорам, а прямиком отправлялись на Патерностер-роу. В результате – пальто для Эллен, коляска для Джорджа.
Еще у Тейлоров был дядюшка Томас на Бонд-стрит. Как сапожник, обувающий королевскую семью, он представлял собой огромную ценность. После двух стаканов вина из него можно было вытянуть все, что угодно. Но его рассказы предназначались только для ушей родственников и знакомых.
– Как близкой подруге моей племянницы, госпожа Кларк, я могу рассказать и вам. – И рассказывал, к вящей радости и ликованию любителей скандальных статеек с Граб-стрит. Румяный, круглолицый, совершенно лысый, с носом, как у попугая, он очень любил поплотнее набить желудок и расположиться возле камина.