Кошмар.
Пустяки, если рассуждать в масштабах Вселенной.
Значит, ты один на белом свете?
Нет, у меня есть младшая сестра, Мег. Она — гордость нашей семьи: сейчас учится на старшем курсе в колледже Барнарда. Получает стипендию. Впечатляющее достижение для выходца из семьи невежественных ирландцев.
А ты не учился в колледже?
Нет, сразу после школы я пошел в «Бруклин игл». Устроился копировальщиком. А к тому времени, как меня призвали на военную службу, уже был младшим репортером. Собственно, так я и оказался в «Старз энд страйпс». Конец истории.
О, продолжай, пожалуйста. Ты ведь на этом не остановишься, правда?
Не такая уж я интересная персона.
Чувствую, как повеяло ложной скромностью, но меня этим не купишь. Каждому есть что рассказать о себе. Даже простому парню из Бруклина.
Ты действительно готова выслушать длинную историю?
Даже не сомневайся.
Историю про войну?
Если она и о тебе.
Он выудил из пачки сигарету, закурил.
Первые два года войны я просидел в вашингтонском бюро «Старз энд страйпс». Умолял о переводе за океан. В конце концов, меня отправили в Лондон — освещать работу штаба союзных войск. Я все рвался на фронт, но мне сказали, что нужно дожидаться своей очереди. Так что я пропустил и высадку союзнических войск в Нормандии, и освобождение Парижа, и падение Берлина, и освободительную миссию янки в Италии — в общем, все «вкусные» события, которые достались старшим репортерам, ребятам с университетским образованием, в званиях выше лейтенантском. Но после долгих уговоров мне все-таки удалось добиться приптски к Седьмой армии, которая входила в Мюнхен. Для меня это стал настоящим откровением. Как только мы прибыли на место, наш батальон послали в деревню милях в восьми от города. Я решил участвовать в рейде. Деревня называлась Дахау. Задача стояла простая: освободить узников концлагеря. Сам городок Дахау был довольно милым. Он почти не пострадал от бомбежек нашей и английской авиации, а центр практически был не тронут. Очаровательные пряничные домики. Ухоженные палисадники. Чистые улицы. И вдруг — этот лагерь. Ты что-нибудь читала про него?
Да читала.
Веришь ли, все ребята из нашего батальона притихли, когда вошли в ворота лагеря. Они ожидали встретить вооруженное сопротивление лагерной охраны — но последние ее бойцы сбежали минут за двадцать до нашего появления. И то, что они… мы… увидели…
Он сделал паузу, как будто собираясь с духом.
То что мы увидели… не передать словами. Потому что это не поддается описанию. Или пониманию. Или объяснению с точки зрения простейших гуманистических принципов. Это такое злодеяние — такой вандализм — что представить его невозможно даже в самом страшном сне…
Как бы то ни было, вскоре после того, как мы вошли в лагерь поступил приказ из штаба союзников созвать в одно место всех взрослых жителей Дахау. Командир батальона — крутой парень по имени Дюпрэ, родом из Нового Орлеана, — поручил это дело двум сержантам. Хотя я провел всего несколько часов с этим батальонов, уже успел прийти к выводу, что Дюпрэ — самый большой в мире крикун. Выпускник военного колледжа «Цитадель» («Вест-Пойнт» Конфедерации», как он сам называл его), он был по-настоящоящему бесстрашным бойцом. Но после инспекционного тура по Дахау его лицо было белым как мел. А голос опустился до шепота.
«Берите каждый по четыре человека, — приказал он сержантам, — и стучите во все двери домов и магазинов деревни. Все, кто старше шестнадцати лет — мужчины и женщины, без исключения, — должны выйти на улицу. Как только соберете всех взрослых жителей Дахау, выстроите их в колонну. Это понятно, джентльмен?.»
Один из сержантов поднял руку. Дюпрэ кивком головы дал ему слово.
«А если они окажут сопротивление, сэр?» — спросил сержант.
Дюпрэ сощурился:
«Сделай так, чтобы никакого сопротивления не было, Дэвис, чего бы это ни стоило».
Но никто из жителей Дахау не оказал сопротивления американ ской армии. Когда наши ребята подходили к их дверям, они покорно выходили на улицу — руки за голову или вверх, женщины отчаянно жестикулировали, показывая на детей, обращаясь с мольбами на языке, которого мы не знали… хотя было совершенно очевидно, чего они все боятся. Одна молодая мама — ей было не больше семнадцати, и на руках у нее был крохотный младенец, — увидев мою форму и оружие, буквально упала к моим ногам и истошно закричала. Я пытался упокоить ее, повторяя снова и снова: «Мы не причиним вам вреда… мы не причиним вам вреда…», но она все билась в истерике. И разве можно было осуждать ее? В конце концов пожилая женщина схватила ее и влепила ей крепкую пощечину, а потом что-то яростно зашептала ей на ухо. Девушка попыталась успокоиться и, прижимая ребенка к груди, встала в шеренгу, тихо всхлипывая. Пожилая женщина посмотрела на меня с боязливым уважением, кротко кивнула мне головой, словно говоря: «Теперь она под контролем. Только, пожалуйста, не трогайте нас.»