В почитание св. Иоанна люди возвращались домой и складывали три вида костров: одни только из костей и никакого дерева – их называли костяные костры; другие только из дерева, без всяких костей, – их называли древесные костры, люди могли сидеть и бдить возле них; а третьи из дерева и костей, и назывались они кострами св. Иоанна[48].
День летнего солнцестояния был волшебным событием и в сравнении с зимним служил поводом для значительно большего числа разных суеверий. Шекспир, вдохновленный весельем и дурачествами этого дня, избрал его как время действия для своей пьесы “Сон в летнюю ночь”. Норвежские судебные архивы изобилуют историями о ведьмах, подкрепившихся домашним элем и летающих в ночь накануне солнцестояния верхом на котах[49], а в России, Белоруссии и на Украине считалось, что обнаженные дьяволицы вылетают в небо из печных труб. Британец и большой оригинал Фрэнсис Гроуз, сначала драгунский офицер, а впоследствии художник и собиратель древностей, писал: “К незамужней девице в канун солнцестояния, которая в полночь расстелит чистое полотно, и расставит на нем хлеб, сыр и кувшин эля, и сама сядет, будто собравшись отужинать, и не забудет оставить открытой входную дверь, придет ее будущий жених, выпьет за нее с поклоном, затем вновь наполнит стакан, оставит его на столе и с поклоном удалится”[50]. Гроуз также добавляет, что если поститься в канун солнцестояния, а потом сесть на ступенях церкви в полночь, то можно увидеть духи прихожан, умерших в этом году, которые стучатся в церковные врата. В некоторых странах праздничные костры кануна солнцестояния были призваны отогнать злых духов, поэтому на них водружали соломенных кукол, ведьминские метлы и шляпы; наступление темноты после зимнего солнцестояния всегда вызывало страх полного угасания солнца – отсюда взялось зажигание рождественского полена и свечей на Хануку (которая связана не только с солнечным, но и с лунным календарем). Традиционная кабанья голова на Рождество символизирует гаснущее солнце уходящего года, а молочный поросенок с яблоком бессмертия в зубах – молодое солнце нового, наступающего.
За пределами Европы обычаи и суеверия также весьма разнообразны. В Японии молодые люди, так называемые солнечные черти, с загримированными лицами, подчеркивающими их солярное происхождение, ходят от фермы к ферме, поддерживая плодородие земли. В Китае во время зимнего солнцестояния почитают мужские силы (ян), а во время летнего – женские (инь); в древние времена солнцу приносились жертвы, часто и человеческие, считалось, что дым от костра соединяет небеса и землю. Ацтеки, верившие, что сердце содержит элементы солнечного огня, обеспечивали процветание светила тем, что вырывали этот жизненный орган у горбунов, карликов или пленников, освобождая “божественные солнечные частички”, заключенные внутри тела и человеческих желаний. Даже спортивные игры не остались в стороне: в 2005 году я оказался на спортивном поле в Чичен-Итце (“городе колдунов воды”) в центральном Юкатане, где мне показали вырезанную в камне сцену кровавого окончания одной игры, в которую там играли майя. Во время соревнования, призванного возродить солнце в весеннее равноденствие, две команды, символизирующие свет и тьму, играли в уллама-литцли – игру, где плотный резиновый мяч изображал собой ночной проход солнца в подземном мире, а игроки руками и бедрами должны были его ловить, чтобы не дать упасть на землю и вылететь за границы поля. Победа не принесла счастья капитану победителей, поскольку именно он в конце игры стал жертвой, чья кровь вернула жизнь солнцу и земле, – он буквально отдал голову в честь небесного светила.
Но воссоздание солнца посредством разжигания огня на земле стоит превыше всех прочих ритуалов и является самой распространенной практикой в дни солнцестояний, как летнего, так и зимнего. В Иране до сих пор можно наблюдать зимний зороастрийский фестиваль Залда с ночными бдениями и кострами для разгона тьмы, аналогичные празднества встречаются в Тибете и мусульманской северо-западной Индии. Томас Харди в “Возвращении на родину”, описывая дорсетских крестьян, собравшихся вокруг костра, предлагает такое объяснение этому явлению:
Люди, озаренные пламенем костра, как будто стояли в каком-то верхнем ярусе мира… Эти мужчины и мальчики… словно бы вдруг нырнули в глубь столетий и вынесли оттуда какой-то завет… то, что они сейчас делали, уже не раз вершилось в этот же час и на этом месте… Теперь уж можно считать установленным, что в этих осенних кострах, одним из которых наслаждались сейчас поселяне, следует видеть прямое наследие друидических ритуалов и саксонских похоронных обрядов, а вовсе не воспоминание народа о Пороховом заговоре[51]. А кроме того, осенью всякого тянет разжечь костер. Это естественное побуждение человека в ту пору, когда во всей природе прозвучал уже сигнал гасить огни. Это бессознательное выражение его непокорства, стихийный бунт Прометея против слепой силы, повелевшей, чтобы каждый возврат зимы приносил непогоду, холодный мрак, страдания и смерть. Надвигается черный хаос, и скованные боги земли возглашают: “Да будет свет!”[52]
48
См.:
49
Rune Blix Hagen, Midsummer Eve, In: Richard M. Golden, ed.
51
5 ноября 1605 года Гай Фокс со своими сообщниками был схвачен при попытке взорвать палату лордов, что получило название Порохового заговора. Заседания Парламента, едва избежавшего разрушения, были отложены до следующего года, а потом один из членов Парламента предложил ввести ежегодное благодарение, каковое и оставалось в англиканской службе вплоть до 1859 года. К 1620 году эта дата стала самым популярным государственным праздником, превзойдя даже дни рождения короля и королевы. В последние декады XVIII века к “десяти часам Лондон настолько ярко озарялся кострами и фейерверками, что с окраин это выглядело одним сплошным красным заревом”. См.: David Cressy,